Век испытаний

Полина протянула в окошко узелок, и тот быстро и бесследно исчез.

— Носки, одёжа… — вслед негромко промолвила молодая женщина.

Пауза затянулась, но Полина терпеливо стояла, переминаясь с ноги на ногу.

— Принято, — сказало окошко.

— А письмо, там письмо внутри, вы видели?

— Переписка разрешена. Принято. Следующий!

«Переписка разрешена!» — это звучало музыкой. Он узнает, что я его нашла, он узнает, что не один…

Осень в Москве выдалась на удивление переменчивой. Иной раз дула резкими ветрами, а иногда с самого утра грела светом солнечным, да так, что казалось, будто зима уже позади и вот-вот опять потеплеет и запах свежей зелени напомнит о скором лете. Однако нет. Тут же из подворотни по-разбойничьи налетал холодный сквозняк, и все мысли о тепле улетали следом за листьями.

Лиза поправила берет и воротник своего пальто так, будто готовилась к этому налёту, хотя сегодня как раз было тепло и почти не ветрено. Она терпеть не могла эти осенние дни, когда уже начинало рано темнеть и воздух становился сыроватым и холодным. А эти бесконечные утренние туманы, которые потом опадают с мокрых веток росой на сухую мостовую! Они же просто уничтожают мир! Вот совсем недавно было зелено и тепло, а теперь те же самые, знакомые каждой веткой, деревья превратились в чёрные мокрые скелеты. Туман украл все краски, одел людей в чёрные и серые одежды, заставил извозчиков кутаться в кожухи, и мостовая становилась противно скользкой.

Раньше Елизавета не обращала на такие подробности внимания, ей было некогда. За своей любовью она не замечала ничего, что раздражало других. Вокруг не было ничего, кроме Фёдора. Он имел такое свойство — занимать собой всё пространство вокруг себя. Хоть на съезде, хоть на диспуте в компании единомышленников и не очень, хоть в её душе. Громкий и справедливый, жизнерадостный и честный, добрый, сильный, решительный — таких эпитетов она могла подобрать десятки. Уже больше двух лет Лиза жила воспоминаниями. Внешне виду не подавала, но в каждой ситуации примерялась — а как бы он поступил, а что бы он посоветовал? В первые дни выплакала все слёзы, а потом просто замкнулась. Никого не хотела видеть, никого не хотела слышать, хотя сочувствующих было предостаточно. В ней зародилась злость на несправедливую судьбу, которая забрала любимого Фёдора неожиданно и нелепо, лишила любви, поддержки, всего лишила.

Что судьба оставила? Оставила воспоминания и сына Артёмку. Такого же коренастого и напористого как отец. Внешне очень похожего и с характером — как под копирку: если уж хочет чего — так добьётся любой ценой.

Вот и сейчас он плёлся позади, совершенно не желая к матери на руки. Шёл не спеша, тревожа по пути опавшую листву палочкой, предусмотрительно подобранной по дороге.

— Тёмочка, идём быстрее, давай на руки возьму. — Елизавета присела перед сыном в очередной попытке его уговорить, а в ответ получила насупленный взгляд и сердитое сопение. Всем своим видом Артёмка отказывался подчиняться и максимум на что согласился — это дать маме руку, а свободной он всё равно волочил за собой палочку, цепляя жёлтую листву и опавшие каштаны.

Особняк на Малой Никитской выделялся из прочего ряда строений своей плавностью линий, необычной оградой, напоминающей морские волны, и входом. Чтобы попасть в здание, нужно было пройти сквозь колонны, которые подпирали навес и образовывали вместе с балконом арку. Такой дом мог захотеть построить только человек, характер и привычки которого выбивались из общего ряда. Это была целая усадьба, состоявшая из собственно дома, нескольких строений и внутреннего двора. На уровне второго этажа дом был украшен необычной красоты мозаикой с ирисами и орхидеями. Окна его имели плавные формы, повторяющие мотивы ограды, — овальные и слегка вытянутые линии добавили столярам столько труда, что прохожим оставалось лишь догадываться об их стоимости.

Бывший хозяин усадьбы — предприниматель Степан Рябушинский — слыл в своё время человеком порядочным, но очень закрытым и странноватым. Тот узкий круг людей, что был вхож к нему в дом, мог в полной мере составить впечатление о хозяине исходя из внутреннего убранства особняка. Проект был заказан у одного очень модного архитектора — Федора Шехтеля, а тот простых и незамысловатых зданий не создавал. Да и разве был достоин обычного дома человек, первый решившийся наладить автомобильное производство? После 1902 года, когда Рябушинские только въехали в своё новое гнездо, салонные сплетни частенько в красках разносили слухи об особенной его внутренней архитектуре, о лепнине на потолке, о мраморной лестнице с чудными перилами да с таким рисунком, что не видывали доселе. Очевидцы с исключительным придыханием описывали люстру в форме медузы и шикарную мебель цельного дерева с резными фасадами.

Тогда, в начале века, даже видавшие виды ценители модерна были в восхищении. Дом стал достопримечательностью и образцом отменного архитектурного вкуса его создателя и его хозяина. Однако Февральская революция в одночасье смела налёт пафосности и с этого дома, и со всей Москвы. Уже давно не мелькали в экипажах бобровые воротники, уже давно драгоценности не касались холёной кожи своих хозяек и в моду вошли шляпки попроще — без перьев и всякой мишуры, способной вызвать внезапный гнев пролетариев или матросов. Изменилось всё. Уклад жизни, ценности, ориентиры… Поэтому спустя пятнадцать лет своего существования дом осиротел. Рябушинские оставили в Москве всё, чем владели — предприятия, банк, родовое гнездо, — и спешно уехали в Италию.

В ожидании новых хозяев дом скучал недолго: мародёры успели там побывать и поживились столовым серебром, всякой утварью из кухни, свечами из кладовой… А дворник Терентий, после того как получил кочергой удар по шапке и едва после этого остался жив, обратился к Богу со словами благодарности за ниспосланную свыше разнарядку оставить его в списках живущих в городе Москве.

Так Терентий и жил дальше в дворницкой, оставаясь неизменным комендантом особняка при всех учреждениях, которые там квартировались. Он видывал за эти годы и одетых по европейской моде дипломатов, и степенных сотрудников Наркомата иностранных дел, и шумных служащих издательства, и каждая организация считала нужным переделать что-то в доме на свой вкус и в угоду производственной необходимости. Так, дом лишился одного из двух мраморных каминов, части мебели и своей барской души. Теперь он служил народу и был его собственностью.

Потому как сам Терентий до тех пор, пока не покалечил кисть правой руки, работал на заводе Рябушинского, он вполне полноправно мог именовать себя пролетарием, а значит, принадлежал к классу-гегемону, а значит, это была и его собственность тоже.

Нынешние квартиранты Терентия доставляли ему хлопот больше, чем кто-либо раньше. Нет, Терентий, конечно, любил детей. У него самого внуков не было, потому как единственный сын после фронтов Первой мировой вернулся на культе и быстро спился. Каждый детёнок был Терентию дорог, но когда у тебя этих сорванцов несколько десятков, нужно иметь особое терпение и склад характера, чтобы не надрать им задницы. Всем вместе и каждому по отдельности.