В кабинете повисла пауза. Кшистоф ритмично побарабанил ногтями по пластиковому подлокотнику кресла.
– Ладно. Сейчас у меня на руках заявление ее отца, на которое я должен отреагировать.
– Я не пропадала, – сказала Эльза, – а ушла. Я уже совершеннолетняя – имею право.
– Я смотрю, ты очень хорошо осведомлена о своих правах, – сказал Кшистоф. – А как насчет обязанностей? Твои родители сходят с ума.
– Да они только рады были, что я ушла!
– Поэтому на следующий же день побежали в полицию? В общем, так. Вы сейчас же едете в Центральный округ и встречаетесь с Давидом Даримовым, – сухо сказал Кшистоф. – Иначе я сам поднимаю твое дело, Брун, и отправляю его на пересмотр, изъяв оттуда все свои показания о твоей благонадежности… Потому что ты болван! – внезапно заорал он. – Придурок! Ты не медведь, ты осел! Оборотень-дятел! Редкий, исчезающий вид! – Он вопил, сверкая желтыми глазами, усы воинственно распушились.
Эльза вынула из сумочки платок и оттерла щеку от брызнувшей на нее слюны.
– Ладно, заедем. Я заодно платье возьму, – сказала она невозмутимо. – А то мне совершенно не в чем пойти в театр.
Когда дверь кабинета за ними закрылась, Эльза задумчиво добавила:
– Знаешь, я бы поспорила, кто здесь психически неустойчивый.
Брун лишь вздохнул.
– Скажи-ка мне, Эльза, ты что, не могла позвонить родителям и сообщить, где находишься?
– Мне не хотелось с ними разговаривать, – буркнула она и пошла в сторону.
– Ты куда? Выход там.
Эльза остановилась у решетки, за которой храпела куча тряпья, источающая вонь на весь участок. На толстых, темных от времени прутьях четко выделялись вмятины и светлые полосы, словно кто-то их пилил, чтобы устроить побег.
Или грыз зубами, о которых даже подумать страшно.
– Уже иду, – тихо сказала Эльза.
– Значит, вот где ты живешь? – Брун обвел взглядом двухэтажный особняк. Стеклянный купол оранжереи блестел под зимним солнцем, как бриллиант.
– Хочешь, покажу тебе гортензии?
– Спасибо, не надо, – ответил он. – Тем более нас уже ждут.