Мы здесь

– Слушай меня, ты! – грозно объявил писатель, сворачивая к нему за угол. – Не знаю, чего тебе нужно, но если я тебя еще хоть раз увижу, то сразу же иду…

Там никого не оказалось. С этой стороны у бара было кладбище тарных ящиков. Тут и там из спутанной травы проглядывали ржавые газовые баллоны, квелыми привидениями топорщились старые мешки…

А больше ничего – и никого.

Тот незнакомец как сквозь землю провалился.

Через мусорные завалы и травяные заросли Дэвид пробрался на тылы стоянки, которая терялась в кустах ивняка: дальше бормотал мутный, полный мусора ручей. Чтобы не сорваться по откосу в топкую прибрежную грязь, литератор предусмотрительно ухватился за щербатую стену бара и еще раз огляделся. Вокруг не было ни души.

В тот момент, когда писатель озирал запустение, ему вдруг так перехватило нутро, что впору было проблеваться. Кое-как перетерпев рвотный позыв, он нетвердой поступью возвратился обратно на стоянку.

Здесь на пыльном гравии его взгляд ухватил рисунок: слегка сужающийся к основанию прямоугольник. Что за фигня? Полная бессмыслица!

Тем не менее он тщательно затер изображение ногами.

Глава 15

– Потому что я идиот, – сказал писатель.

– Это понятно. Но ты у нас всегда им был. Так что это не прощает твоей сегодняшней оплошности.

Они сидели на кухне, и обсуждение касалось ужина. Точнее, его отсутствия. За их питанием всегда следил Дэвид. Это была его епархия. Все, связанное с охотой и собирательством, а также еда.

А вот сегодня он оплошал. Забыл, упустил из виду. Конечно же, из-за похода в «Кендрикс», но эту тему глава семьи предпочитал не обсуждать решительно ни с кем. По возвращении он поднялся к себе в кабинет, но вместо работы взялся дочитывать книгу Тальи. Это было проще, чем работать над своей собственной. И легче, чем думать. А еще проще и легче, чем ломать голову над тем, идти ли в полицию. Всю дорогу домой это был у Дэвида непреложный, навязчивый план «А», но он как-то выдохся, стоило ему зайти через порог в прихожую. Что он скажет полицейским? Что его допекал какой-то незнакомец, причем допекал настолько гениально и ненавязчиво, что это вряд ли сочтешь и за слежку? Что в его поведении прослеживалась фамильярность, которую нельзя расценить не только как посягательство или оскорбление, но даже как обиду? Да какое там обиду: литератор даже сам в конце почувствовал себя виноватым, словно абсурдность всего происшедшего – его рук дело! Что незнакомец затем, не попрощавшись, сгинул с барной стоянки – так, что ли? («Да, сэр, алкоголь я употреблял, но буквально чуть-чуть».)

Нет. Разговора с копами не получится, во всяком случае пока. Истинная же причина его нежелания жаловаться в полицию заключалась в том, что Дэвид сам толком не мог разобраться, что же все-таки произошло. Та встреча вышла какой-то… иллюзорной. Умозрительной. Грезы, навеянные им самим. Как будто бы это произошло не наяву.

Но ведь это было, и не во сне!

В конце концов недосып и непривычное послеполуденное пиво взяли свое, и писатель сморился прямо у себя за столом, очнувшись лишь с приходом жены после собрания. В голове у него спросонья мутилось, и хотя Доун не наезжала на него, встретил он ее насупленно.

При виде его помятой физиономии она рассмеялась:

– Ах, он негодный мальчишка! Ладно, прощаю. Есть нечего? Ничего, в закромах что-нибудь да наскребем. Как день-то хоть прошел?

Дэвид секундно насторожился:

– В смысле?