— Продолжай молоть языком — и проверишь. Хотя вряд ли твоим последним пристанищем станут Небеса.
— Я верю, сэр, что мое последнее странствие будет именно на Небо, поскольку слишком много я видел Ада на путях земных. Скажите, как ваше имя? Ваше лицо кажется мне знакомым.
— Мы не встречались.
— Вот как? Почему вы так уверены?
— Потому что ты еще жив, — ответил Грейтхауз.
Слотер снова рассмеялся — медленный похоронный колокол, но на этот раз с примесью лягушачьего кваканья.
— Есть у меня к вам вопрос. — Это заговорил Мэтью затем, чтобы прервать этот загробный смех, если не зачем-нибудь еще. — Почему вы не пытались убежать из больницы, а зря потратили шанс?
— Прошу прощения, какой шанс?
— Доктор Рэмсенделл сказал, что когда вам дали право на работу, вы попытались задушить женщину в сарае. Я понимаю, что какой-то надзор за вами был, но вы же были вне больницы. Почему просто не воспользовались возможностью?
Слотер какое-то время раздумывал над вопросом под поскрипывание фургона, потом ответил:
— На пути моего желания свободы встала моя природная доброта. Как я сожалею о страданиях Джейкоба, так же ранила меня судьба бедной Марии. Эта молодая женщина и ее дочь стали жертвой грубых злодеев, насколько я понимаю. Ум ее помутился, дух был сломлен. Дочь убили у нее на глазах. Бывают дни, когда она может только забиться в угол и плакать. Ну вот. В один из таких дней, когда я собирался — по вашему изящному выражению — «воспользоваться возможностью», христианское милосердие остановило меня и потребовало освободить Марию из мира, полного страданий. Но я не успел ее освободить полностью, как другие сумасшедшие в этом же сарае ударили меня по затылку обухом.
— Вот в этом и беда с психами, — сокрушенно заметил Грейтхауз, внимательнее оглядывая курок пистолета. — Не знают, какой стороной топора бить.
— Я не стану отрицать, что оборвал жизнь многих особ, — послышался следующий ответ Слотера, прозвучавший так, будто говорящий проглотил много лепешек с кленовым сиропом. — Но я всегда действовал избирательно, сэр. Одних я избавлял от несчастья быть глупцами. Других — освобождал из клетки надменности. — Он пожал плечами, цепи его лязгнули. — Я мог перерезать горло человеку, страдающему от избытка жадности, или проломить голову женщине, в своем безумии возомнившей, будто мир вертится вокруг ее уродливой персоны. Ну и что? Разве вешают крысолова за убийство крыс? Разве вешают лошадиную пиявку, высосавшую мозги несчастной клячи?
— А ребенок? — Грейтхауз взвел курок, чуть подал боек вперед и снова взвел, с трудом удерживая палец на спуске. — Его по какой причине?
— Этот бедный мальчик, благослови его Господь, был слабоумным и мочился по ночам в кровать. У него была деформация шеи и очень сильные боли. Ни родителей, ни родственников — уличный мальчишка. С собой я его взять не мог, а оставить на милость Лондона? Нет, я для этого слишком джентльмен.
Грейтхауз не ответил. Мэтью видел, как он смотрит на пистолет, не отрывая глаз, палец на спуске, курок полностью взведен. Так он просидел несколько секунд, потом снял курок с боевого взвода и сказал:
— Быть может, в Лондоне тебе дадут медаль за милосердие — надеть на веревку.
— Я буду ее носить с гордостью, сэр.
Грейтхауз посмотрел на Мэтью ввалившимися темными глазами.
— Давай-ка мы поменяемся местами. Прямо сейчас.
ebooksa