Ириска на двоих

Остановить нас было некому, накормить тоже, поэтому перекусили мы сэндвичами. Я быстро посмотрела то, что он сделал, ревниво заметив, что переводит он быстрее меня. И действительно подстраивается под мой стиль. Пришлось согласиться, что помощь будет кстати.

Только когда в комнате начало темнеть, а террасу окрасил в алые цвета тяжелый южный закат, я свернула все окна, снова с досадой заметив, что норму не сделала. Свою норму, конечно, в полтора раза больше того, что обычно давали переводчикам, но все равно было обидно. Глаза болели, в голове плыл туман – работа на сегодня была окончена.

Налила себе бокал вина и вышла на террасу, полюбоваться на то, как огромное оранжевое солнце опускается за белые домики напротив, и лиловые тучи разливаются по горизонту. Уютный замшевый диван так и манил развалиться на нем, привалиться, словно к теплому боку большого животного.

Неслышно ступая, вслед за мной вышел Марк и тоже устроился на диване, проворчав:

– Подвинься. Я тоже работал и устал, имею право.

– Диван – это привилегия? – тихо засмеялась я.

– Награда… – проговорил он, откидывая голову на спинку и вынимая у меня из руки бокал, чтобы отпить самому.

Я устроилась у него на плече, так было удобнее отбирать бокал, пока мы по очереди, глоток за глотком, не выпили его до дна. Он перекочевал на стол, а я окончательно сползла на Марка, пока он сам отклонялся все сильнее и сильнее, пока не оказалось, что я уже практически лежу на нем. У него такие твердые мышцы, упругие и сильные, а я такая мягкая и обтекаю его всем телом, и это ощущается так правильно – твердый мужчина, мягкая женщина, что я даже забываю подумать обычное женское про то, какая я толстая и поругать себя за эту мягкость тоже забываю. Сиреневый закат мягко перетекает в темно-синюю ночт, и сильные руки, обнимающие меня, неторопливо гладят спину.

Я переворачиваюсь на живот, встречая его мягко тлеющий под веками огненный взгляд и смотрю долго-долго, любуясь тем, какой он странный, но красивый какой-то чуть-чуть инопланетной красотой с этим необычным разрезом глаз.

О чем думает он – не знаю, но когда темнеет совсем, и по краю балкона зажигаются желтые фонарики, делая мир уютным и правильным, он проводит по моей щеке кончиками пальцев, а я сама тянусь и целую его мягкие губы. Он отвечает так же мягко: никакой напористости, никакого языка – очень-очень нежно, так что моя кожа плавится от близости и тепла.

Марк

Мы целуемся так долго, пробуя друг друга на вкус, скользя губами по губам, дотрагиваясь до них кончиком языка – влажным, горячим, осторожным – что лиловое небо успевает стать густо-фиолетовым и обратиться в черноту южной ночи. Только мерцание фонариков помогает нам видеть друг друга: блеск глаз, улыбку, приоткрытые зовущие губы.

Густо и резко пахнут цветы на кустах под террасой, далеко в тишине слышен лай собак, но здесь и сейчас между нами только все учащающееся дыхание. Рука Марка гладит мою спину – очень медленно, очень нежно, лишь слегка прижимая к себе, когда поцелуй становится чуть глубже, и языки сплетаются на границе, где соединяются наши губы.

И замирают.

Мы замираем – между нами только дыхание. Я дышу им – он мной, и откуда нам взять кислород в таких условиях? Не поэтому ли кружится голова и звенит в ушах, путаются мысли, забываются принципы? Рука Марка, замеревшая на талии, преодолевает барьер решимости и сползает ниже, еще ниже, гладит мою задницу, стискивает ее – я ахаю, отрываясь от его губ и ловлю в драконьем пламени глаз яркую вспышку. Да и сама чувствую, что даже двойной слой мягкой ткани моих и его спортивных штанов не может скрыть его очень мужских намерений.

Впрочем, еще не намерений, пока только желаний.

Еще никто ничего не решил, мы пока на грани.

Я осторожно пробую на вкус кожу на его шее. Она чуть шершавая, солоновато-пряная, вкусная – хочется трогать еще и еще, лизнуть, присосаться губами, прикусить осторожно острыми зубками. Пальцы задирают его футболку, чтобы с наслаждением скользнуть под нее и пройтись по упруго отзывающимся твердым мышцам живота. Так необычно – у меня никогда не было подобных мужчин. Либо худые, с торчащими ребрами и бедренными костями, неприятным провалом на месте живота, либо с мягким пузиком, таким же как у меня, ничего интересного.

А Марк необычный – непривычный. Можно трогать, как следует разбираясь, как там у него устроены эти пресловутые кубики, как одни мышцы переходят в другие, напрягаются под моими касаниями, но остаются все равно горячими и пружинящими под ладонью.

Марк ничего не делает, только его руки мнут и сжимают мою задницу, пока пальцами я исследую его живот и ниже, а языком рисую узоры на шее. Лишь учащается дыхание, когда руки становятся не в меру игривы и дергается кадык, когда я собираю губами кожу между ключиц и сжимаю зубы чуть сильнее.