— Ну, в вагон, марш! По местам!
Долго не могут оправиться пленники. Каждый знает: и он мог быть десятым…
Может быть будет — завтра, послезавтра.
На верхней наре, около самого окошка кочегар Спиридоныч. Приходится сидеть согнувшись. Хорошо, что окно открыто: свежий воздух — можно дышать.
За окном — лента дороги. Телеграфные столбы. Изредка кустарник. И опять тайга, тайга…
Вот он великий сибирский путь.
Белые кости, высушенные солнцем, обласканные ветром — единственные памятники — там, по полям и дорожкам, по тропинкам тайги уроненных человеческих жизней.
Вот чей-то скелет без черепа. Может быть, это замученный белогвардейцами рабочий. Молодой, полный сил, надежд…
Может быть, где-нибудь за сотни верст, а то и за тысячи верст от этого места его ждут. Ждет старушка-мать, ждет и посейчас сына своего: «Авось вернется, постучится в дверь, нежданно, негаданно»…
— Куда мы едем? — спрашивает свесившаяся с нар голова.
Больной лихорадочный блеск глаз, больших, серых, точно приклеенных к двум бледным скулам. Нет лица: это только обтянутый тонкой кожей череп.
— Куда мы едем? Ха-ха! — беззвучно хохочет сидящий внизу на корточках человек. Он с’ежился в маленький комочек и вот, кажется, когда рухнет то, что в нем еще держится, останется просто сверток тряпья.
…Тук-шшш-тук-шшш-тук-тук-шшш…
Качается вагон на давно не смазанных осях.
…Тук-шшш-тук-шшш-тук-тук-шшш…
И вперемежку со стуком колес хохот сходящих с ума людей:
— Ха-ха!.. ха-ха!..
3. Станция зверей
Справа под снегом далеко, далеко тянется преддверье Монголии — степь.
Слева холм. На его скате лепится маленькая станция Маккавеево.