Бесшабашный поезд летит, качаясь на закруглениях, то ускоряя, то замедляя ход… — неопытная рука им управляет; гремит тайга, переливается, — ей вторят холодные ключи, да крики птиц.
Осень горит всеми цветами озноенных, обожженных листьев и зачервленных сгорающих игл.
Гром поезда по временам заглушает пулеметный чокот и одиночная беспорядочная винтовочная стрельба.
Напуганный, настороженный, он мчится неизвестно куда, удирает… Тревожные гудки от времени до времени нарушают его беспорядочный грохот бега. — Точно подбадривает он себя этим гулом, грохотом колес, залпами выстрелов.
Но вот на тормозах все задрожало. Крики, выстрелы… и пачками из товарных вагонов сваливаются к насыпи вооруженные, разношерстно одетые люди.
— Тащи их!..
— Сюда тащи! — и несколько человек гурьбой бросаются к вагону, рвут дверь, вскарабкиваются туда и через минуту ящики один за другим, обитые железом, продолговатые, спускаются с вагона и грузно увязают в балласте насыпи. Другие подхватывают их снизу и тащат в конец эшелона на рельсы.
— Сюда, братва!.. — кричит какой-то истошный голос.
— Эй, вы, обормоты, что затеяли? — и взлохмаченная седая голова свешивается из оконного люка заднего американского вагона.
— Иди сюда — узнаешь! — кто-то кричит.
— А то опоздаешь, — смеются…
Голова скрывается на миг, а потом — упругий, совсем не старческий прыжок на насыпь, и Пережогин бегом бросается к толпе, махая нагайкой:
— Черти, рано!
— Чего там, крой, ребята — некогда ждать!
— Хотя бы караул поставили. На паровозе есть кто? — и Пережогин клином врезывается в толпу.
— А бес его знает!.. — отзывается взводный Бобров, не оборачиваясь, и начинает рубить ящик.
Трах!.. — ящик разламывается и золотые слитки звеня разваливаются, скользят на рельсы.
Миг — все замерли: обалделые лица, горящие глаза, раскрытые рты, настороженные в порыве жесты, зачарованные гипнозом золота.
Еще через миг — все бросаются к слиткам…
— Стойте!.. Обалдели!.. По порядку… — и несколько ударов нагайкой остановили толпу.