Горят мосты — нельзя подать помощи японским гарнизонам, разделенными между собой.
Благовещенск.
Мечется по кабинету начальник 14-ой дивизии генерал Иши-Зо.
— 317 мостов!.. 317 мостов в одну ночь! Проклятые!.. — кричит он по-японски. И не выдержав: — Сворочь!.. Боршуика… Мошинка!..
Холодная амурская ночь.
На синем бархате вселенной мириады звезд, близкие, белые, огромные, как глаза, которые смотрят на землю и что-то ждут…
Тайга молчит. Лишь изредка треснет где-нибудь столетний дуб, разодранный морозом.
Вот какой холод в амурской тайге.
Пах-пах-пах… чак-чак… чок-чок…
И опять: та-та-та-та-та… тарррр… та-та-та — пулеметом в ответ по невидимому неприятелю, по снежным сопкам.
И дальше идет японский батальон… Третьи сутки уже идет он, все глубже, все глубже в тайгу.
Это по плану начальника 14-ой дивизии Иши-Зо стягиваются кольцом в глубь тайги японские войска для окружения и разгрома партизанских штабов и отрядов.
Двигается японский батальон по снежной целине тайги. А вокруг — редкой цепочкой по флангам идут партизанские отряды лыжников. И не видно их, и везде они… Идут и постреливают. А ночью не дают зажигать костров.
Мерзнут японские солдаты.
А партизаны все постреливают…
Чуть утро.
Выглянет… опять спрячется… Выглянет — опять спрячется…
— Что за чорт! — не видит он, что ли?.. Один из лыжников партизан… И перебежал несколько деревьев, прячась, останавливаясь… Вот совсем близко — опять выглянул: стоит японский часовой — на белом, желтый неуклюжий с мохнатым воротником, как копна врос в снег, твердо держит винтовку.
Стоит на посту часовой — не шевелится.
Лыжник ближе…