— Ждите приказа. Следить строго…
И, садясь в автомобиль, генерал Судзуки процедил сквозь зубы полковнику:
— Вызвать полковника Сипайло ко мне… Лично… Вечером в пять.
2. Желтый уходит
«Аироплан мой, аироплан.
Спаси меня ты от партизан!..»
И наступили дни страдные.
На мутной поверхности пьяной атамановской Читы запрыгали пузыри страшной тревоги и паники.
Вспененный, взбудораженный город мечется из дома в дом пугливой мордой, хлопочет, суетится, недоуменно смотрит, истерично взвизгивает, узнает, спрашивает, пытает, протестует, негодует, кричит, машет руками, таинственно шепчет и суматошливо толпится с чемоданами и узлами на перроне Читы первой.
А там: один за другим отходят на восток японские эшелоны.
Вспотевший, красный стоит атаман Семенов перед генералом Судзуки.
— Ваше превосходительство… Да как же это так… Помилуйте… Как же вы нас покидаете… Ведь мы же погибнем… Красные войдут в город.
— А вы их не пускайте, — вежливо говорит генерал Судзуки, поворачиваясь спиной и тем намекая тонко и деликатно, что аудиенция кончилась.
Еще более потный, еще более красный, мечется атаман по квартире.
— Маша! Получил сведения: у Нерчинска зашевелились красные. Маша! Поторопись… Там для тебя купе уже готово…
Маша в кимоно, простоволосая, быстро сует в шкатулку золото и камни.
— Ну, голубка… Пока…
Целует ее на лету атаман.
— Ты не бойся… Тебя будут сопровождать офицеры. В Харбине мы увидимся.
Атаман бросается к дверям, но, вспомнив что-то, останавливается.