— В свертке-то? А это я по базару шел, да и купил у торговки яблочков.
Старик вытряхнул на колени десяток яблок.
— Анис. Ишь, крепенький, да яркие какие, будто Лушины щеки. Что и говорить, одно слово:
Вася пригнулся незаметно к самому носу гробового мастера: нет, не пьян.
Лаврентий Ильич снес яблоки за перегородку, вернулся и сел пить чай.
— Вася, — начал он опять, опрокинув чашку, — что я скажу тебе.
— Слушаю, дядюшка.
— Говорили мне люди, не знаю, правда ли это, будто смерть к себе призвать можно. Надо только самому лечь в гроб, к чтобы псалтырь над тобой читали: сейчас помрешь.
Вася усмехнулся.
— Нет, Вася, ты не смейся, а ты мне помоги.
— Да неужто вы это вправду хотите?
— Да, Вася, хочу. А ты почитай надо мною. Авось поможет. Не вешаться же мне на старости лет в чулане, как псу. Смерть нейдет, так звать ее буду, не помилует ли Господь.
— Видно, вам жить надоело.
— Надоело, Вася, ух как надоело: смерть!
— Что ж, пожалуй, только ведь это все равно ни к чему не поведет.
— А мы попробуем, может, оно и выйдет.
Ежели бы кто из медведевских обывателей позднею августовскою ночью мог заглянуть к гробовому мастеру Лаврентию Ильичу в окно, плотно закрытое занавеской, он бы изумился порядком. На столе, при трех свечках, лежал старик, в тесовом гробу, одетый в саван, с закрытыми глазами, сложивши руки. Вася глухо читал в углу по старой псалтыри; аналоем ему служил поставленный стоймя гроб.
— Вcкую, Господи, отрееши душу мою, отвращаеши лице свое от мене. Нищ еcмь аз и в трудех от юности моея. Вознес же, смирихся и изнемогох. На мне преидоша гневи твои, устрашения твоя возмутиша мя. Обыдоша мя, яко вода, весь день одержаша мя вкупе[32].
Часа полтора читал Вася без передышки; наконец, устал. Старик это заметил:
— Вася, — сказал он, продолжая лежать недвижно, — возьми яблочко, подкрепись.
ebooksa