Она обогнала меня на несколько шагов на нашем мрачном пути; пустельга, охотившаяся низко над землей, пролетела между нами со злобным верещаньем. Моя спутница остановилась, и я приблизился к ней.
— Жуткие ночные голоса, — пробормотала она.
Она оказалась так близко ко мне, что я почувствовал, как дрожит ее большое гибкое тело.
— Я прожила всю жизнь в ночи и в страхе. Я больна, моя кровь испорчена. Я родилась в результате жуткого инцеста. Мои преступные родители не дали мне ничего за исключением красоты, и благодаря им в мои вены попала ночь. Ночь, погубившая мое сердце.
«Ну, вот, — подумал я, — она сумасшедшая. Я должен был сразу догадаться. На этом и закончится мое приключение».
Мы как раз проходили под очередным фонарем, и я уловил обращенный на меня взгляд, полный презрения.
— Энди Рассел тоже считал меня безумной, хотя и любил меня, — ответила она, словно прочитав мои мысли. — Меня он привлекал своим крепким и здоровым телом. У него было сердце обычного англичанина, простого моряка; когда он находился рядом со мной, ночь ничего не могла сделать мне. Вы, лейтенант Ларкинс, очень похожи на него — такой же мужественный и крепкий английский моряк. Вашему сердцу незнакомы коварство и обман. Вы тоже могли бы полюбить меня.
— Мадам… — взмолился я.
Но я был человеком, только что пришедшим с моря, изголодавшимся по нежности. Зов всех портов, куда мы заходили, зазвучал в моем сердце.
— Пойдемте, лейтенант.
Дом уже был перед нами, темный на фоне темных зарослей карликового тамариска.
В холле неправильной формы, со светлыми керамическими изделиями на полках, лампа в мавританском стиле разбрасывала цветные блики.
На столике из красной меди стояли бутылка испанского вина, бокалы розового хрусталя, похожие на сосуды из ризницы, и перламутровая раковина, заполненная сигаретами.
— Садитесь в это кресло, именно в нем погиб Энди Рассел, убитый… Кем? Полагаю, его убила ночь…
Быстрым взмахом руки она отодвинула занавеску, и появилась великолепная спальня: широкая низкая постель с бельем полярной белизны, шкуры животных, высокая лампа, игравшая роль ночника.
Она медленно сбросила темный плащ; появилось мраморное плечо, потом ослепительно белая рука.
— Когда я позову: «Ларкинс!», вам можно будет войти.
Занавеска за ее спиной была задернута.
Я не прикоснулся ни к вину, ни к сигаретам; я все еще видел плащ, падающий к ногам этого странного существа.
Послышался разрушающий тишину монотонный шум дождя снаружи; надо мной в том же ритме проносились секунды, которые отсчитывал мой хронометр.