Оказавшись, таким образом, в его обществе, я воспользовался возможностью попытаться выяснить его связи с семейством Коннор-Гомесов. Скорее всего, второй такой же шанс мне уже не представится, поскольку, когда мы все семеро, а с ним нас будет восемь человек, станем жить бок о бок на борту, уединение станет недостижимой роскошью. В первую очередь меня интересовало его родство с Айрис и причины его явного намерения примкнуть к экспедиции. Вспоминая выражение его лица, когда он глядел на нас через потолочное окно «Катти Сарк», я склонялся к мысли, что между ними что-то должно было быть.
Сперва я попробовал спросить его прямо:
— Ты родственник Айрис, я так понимаю?
Но он лишь рассмеялся.
— Такая вот родственница, убежала, притворившись мертвой, и оставила меня греть нары.
Ничего толком я от него не добился, а когда я спросил его, в каких связях он состоит с семьей Коннор-Гомес, он ответил, что если Айрис до сих пор мне этого не рассказала, то он быстрее умрет, чем сам об этом скажет.
Позже я попытался применить иную тактику, похвалив его за сноровку, с которой он управлялся с хитросплетениями такелажа «Айсвика», и предположив, что у него, видимо, был хороший учитель.
— Самый лучший, — сказал он с сияющими глазами.
— Кто же он?
Он взглянул на меня настороженно.
— Марио, конечно.
— Марио? Какой Марио?
— Марио Боргалини.
Но когда я спросил его, отец ли ему Марио Боргалини, он пожал плечами и отвернулся, бормоча:
— Я не знаю, кто мой отец. Знаю только, что я Боргалини.
Он произнес эту фамилию едва ли не надменно, как будто гордился тем, что он — Боргалини.
— Хочешь сказать, ты не знаешь, кто твои родители?
— Нет, этого я не говорил. Мою мать зовут Розали. Она певица. В основном поет под гитару. Необыкновенная женщина, очень страстная.
Его глаза лучились при этом теплотой.
— И она очень красивая, даже сейчас, хотя ей было уже за сорок, когда я родился. И очень талантливая, — прибавил он. — Вы не слышали, как она поет? Розали Габриэлли. Все эти записи…