Ермак Тимофеевич

22
18
20
22
24
26
28
30

Ксению Яковлевну, оставшуюся на ее попечении после смерти малолетним ребенком, Антиповна любила чисто материнской любовью. Ей не привел Господь направить нежность материнского сердца на собственных детей. Двое было их, мальчик и девочка, да обоих Бог прибрал в младенчестве, а там и муж был убит в стычке с кочевниками. Одна-одинешенька оставалась Антиповна и все свое любящее сердце отдала своей питомице. Ксения Яковлевна на ее глазах росла, выросла, но для нее оставалась той же Ксюшенькой.

— Ксюша, а Ксюша, Ксюшенька! — повторила старуха.

— А? Что? Это ты… няня… — вздрогнула девушка и отняла от лица руки.

— Что с тобой, Ксюшенька, чего ты убиваешься?.. Глянь, на лице-то кровинки нет, краше в гроб кладут…

— Я, няня, ничего. Так, неможется…

— Да что болит-то, родная, скажи ты мне…

— Я и сама не знаю, няня…

— Как не знаешь, чай, ведаешь, где боль-то чувствуется…

— Да нигде у меня, няня, не болит.

— Оказия! С чего же это ты охаешь да кручинишься?

— Скучно мне, няня, скучно…

— Скучно… — протянула старуха. — Как это скучно? Всю жизнь прожила, скуки не ведала.

— Места не найду себе нигде, няня. Кажись бы, ушла куда-нибудь отсюда за тридевять земель в тридесятое царство… Убежала бы…

— Окстись, родная, куда же тебе бежать из дома родительского! Срам класть на свою девичью голову… Что ты, что ты, Ксюшенька! Смущает тебя он…

— Кто — он? — встрепенулась девушка и бросила на свою няньку тревожный взгляд.

— Известно кто! Враг человеческий…

— А-а… — облегченно вздохнула Ксения Яковлевна.

— Погодь, родная, недолго… — заговорила снова Антиповна, присаживаясь рядом. — Явится добрый молодец, из себя красавец писаный, поведет мою Ксюшеньку под святой венец и умчит в Москву дальнюю, что стоит под грозными очами царевыми, и станет моя Ксюшенька боярыней…

— Не бывать тому, нянюшка… — вдруг резко оборвала Ксения Яковлевна.

Старуха даже опешила.