Трогать ледяной орган можно было лишь с величайшей осторожностью. Он напоминал собой построенную в готическом стиле соборную башню вершиной вниз, а основанием вверх.
Стоило стронуть лишь один из пилястров, чтобы разрушить все здание. Тогда бы и я, в свою очередь, мог прождать десятки веков, прежде чем меня откроют подо льдом.
Порох отнюдь нельзя было тут употребить в дело, а следовало с помощью лома и молотка пробить брешь во льду, чтобы добраться до груди динорниса и вырезать из нее пробный кусок. Надо же было предварительно узнать, годится ли еще это мясо, прежде чем трудиться доставать всю птицу.
Когда я ударял молотком по ледяным столбам, они издавали звуки, подобные звону с колокольни Ивана Великого в Москве. Во время этого торжественного гула, отражавшегося сводами пещеры, у меня было такое ощущение, точно мозг и сердце сжимались железными тисками.
Наверху все умолкло. Медведи оставили пещеру.
Но вот предо мной открытая грудь динорниса. Мясо его было не так волокнисто, как у допотопных млекопитающих, — мягкое, коричневого цвета.
С яйцом динорниса и куском его мяса я пошел обратно в свою кухню.
Я выполоскал папинский котелок, — воду я, конечно, приготовлял себе изо льда, — разрезал мясо динорниса на мелкие кусочки и поставил на огонь, разведенный мной снова из оленьего мяса.
Когда предполагаемое кушанье должно было, по моим расчетам, увариться, я снова открыл котелок и со страхом стал втягивать в себя струи поднимающегося пара. Запах оказался прекрасным, возбуждающим аппетит, а навар казался обыкновенным хорошим мясным бульоном.
Достав ложку и заранее наслаждаясь, я принялся пробовать новую многообещающую стряпню.
Но едва успел я проглотить один глоток, как вскочил на ноги и завертелся, точно дикарь в пляске, судорожно подергиваясь всем телом. Суп мой по вкусу был сварен как будто из исландского мха с сильной порцией хинина.
Запах хотя и был хорош, но вкус прямо невозможен.
Нет, и из этого мяса нельзя было делать консервы, по крайней мере для моего употребления.
Из всего добытого мною годилось лишь яйцо динорниса и жир птеродактиля. Часть мяса птеродактиля издает отвратительный запах лягушки, а часть его отзывает рыбьим жиром, и потому оно могло бы понравиться разве только эскимосу.
Если весь животный мир допотопного периода был вроде попробованных мною экземпляров, то неудивительно, что современные им люди придерживались вегетарианства. Впрочем, может быть, в то время и желудок наших предков был совершенно другой.
Последний опыт я сделал с первобытным медведем, ursus palans. Мясо этих животных, а в особенности подошвы, считаются и теперь лакомствами.
Огромная медвежья нога, разрубленная на мелкие части, тоже отправилась в папинский котелок, где она и разварилась буквально в кашу. По крайней мере, это мясо не было противно, не внушало отвращения, и потому я спокойно мог положить его в жестянки, которые тут же и запаял.
Но какая же, собственно, была у меня причина принимать такие предосторожности и готовить впрок? Ради чего старался я обеспечить свою горемычную жизнь посреди полярных льдов и диких полярных животных? Ведь мне мог предстоять длинный ряд годов такого жалкого прозябания, и чего же можно было ждать в конце этого ряда? Какая надежда была у меня? Какой инстинкт руководил мной?
Инстинкт потерпевших кораблекрушение. Я надеялся, что мои друзья благополучно вернутся домой, что рассказы их возбудят в другом желание снарядить новую полярную экспедицию, которая и отыщет затертый во льдах «Тегетгоф». Наверное, тогда найдут бутылку с письмом, в котором я написал, что еще жив, а не погиб, как того можно было ожидать. Понятно, что тогда бросятся искать меня, найдут и… о, сколько еще хорошего могло быть для меня в будущем!
Теперь же, прежде всего, я хотел жить и видеть то, что много веков было недоступно человеческому взору.
ebooksa