– Это необычное дитя, Габриэла. – Нянюшка щелкала спицами, вывязывая какой-то диковинный узор. – Ему нужны и твои силы, и твое мужество, чтобы выжить.
Тогда Габи не придала значения этим словам. У нее хватало мужества и еще оставалась сила, ни капли из которой она не тратила на себя. И на собственное отражение в зеркале она еще могла смотреть без страха. И лишь по ночам ее мучили кошмары. Ее кошмары густо пахли кровью и полнились лютым голодом. Во сне она уходила из дому, чтобы очнуться в парке или на скамейке в оранжерее. А потом кошмары начали являться к ней среди бела дня, превращали его в темную ночь, накидывали морок, мучили и пугали…
…Рыбка серебристая, холодная, трепыхается в раскрытых ладонях маленькой живой искрой. Этой отнятой жизни хватит, чтобы продержаться еще один день, чтобы не смотреть на Дмитрия вот этим тяжелым, алчущим взглядом.
Когда пришел настоящий голод? Габи уже и не помнила толком, лишь когда поднесла рыбку к губам, поняла, что творит. Что собирается сотворить то ли ради самой себя, то ли ради своего нерожденного ребенка. Ей нужна была эта чужая и беспечная жизнь. Маленькая жизнь в обмен на целый день без мучений, голода и угрызений совести, без почти невыносимого желания впиться зубами Дмитрию в горло.
– Не нужно, миленькая, это не поможет. – Нянюшка рыбку отняла, бросила обратно в пруд, и Габи застонала сначала от досады, а потом от омерзения к себе самой.
– Я чудовище. – С нянюшкой она могла быть самой собой – тем самым чудовищем, что гуляет по самой границе яви и кошмаров.
– Это не ты чудовище, миленькая. – Нянюшка сейчас разговаривала с ней, как с маленькой, ласково и успокаивающе. – Это его кровь в тебе говорит, это она тебя баламутит.
– Сделай что-нибудь! – Нянюшкины руки такие худые, они высушены ветром и солнцем. Впиться бы в них зубами… – Хоть что-нибудь!
– Я постараюсь, миленькая. Ты только потерпи.
Потерпи… А как потерпеть, когда сил больше нет? А те, что есть, больше ей не принадлежат! Как вытерпеть такое?!
– Мне нужно уехать, Габи. – В черных нянюшкиных глазах плескалось отчаяние. Наверное, это плохо, но Габи уже все равно. Уснуть бы поскорее, провалиться в черное, пахнущее кровью безвременье, забыться.
– Ты вернешься?
А живот уже большой. Вместе с голодом растет и ее девочка. Ради нее Габи готова терпеть так долго, как только получится. Хватило бы только воли и сил, самых обыкновенных человеческих сил.
– Я вернусь. А Дмитрий пока за тобой присмотрит. Я уже сказала ему, что нужно делать. Не бойся, миленькая, все будет хорошо.
А ведь врет нянюшка, хорошо не будет. Из хорошего осталась лишь девочка, которую хотят отнять, которую нужно защищать любой ценой. Вот только сил нет…
Силы появились через три дня после отъезда нянюшки. А как появились, Габи и сама не поняла. Просто очнулась в своей спальне поутру с чувством сытого удовлетворения. Давно с ней такого не было, кажется, целую вечность. Если бы рядом был Дмитрий, она бы ему непременно рассказала, что пошла на поправку, что заканчиваются ее мучения. Но Дмитрия не было, она сама настояла, чтобы спали они в разных спальнях. Почему настояла? А вот из-за этого мерзкого животного чувства, которое просыпалось в ней все чаще и чаще, из-за боязни навредить любимому человеку. Она пыталась объяснить, молила о прощении, клялась, что скоро-скоро все будет по-другому. Понимал ли он ее? Верил ли? Как бы то ни было, а просьбу ее исполнил, но комнату выбрал через стену, чтобы всегда быть поблизости, чтобы Габи знала, что она не одна.
А вот тем утром ей самой захотелось к мужу. Накинуть бы на плечи шаль, прокрасться на цыпочках, войти без стука, поцеловать в небритую щеку. Да, да, просто поцеловать – нежным, по-утреннему томным поцелуем. И не думать о всяком… страшном. Габи уже почти решилась, выбралась из кровати и увидела собственные босые ноги… Ноги были грязными по самые щиколотки, с прилипшими к ним листочками и хвоинками, и подол ночной сорочки порван, словно бы она зацепилась им за ветку. Вот только нет в ее спальне ни сырой земли, ни веток! В спальне нет, а в парке – сколько угодно…
Сделалось вдруг страшно и холодно, и кровью снова запахло, а из зеркала на нее смотрела незнакомка – от прежней Габи на изможденном лице остались только глаза, два синих кристалла на равнодушной гипсовой маске, кое где испачканной красным…
Она помылась ледяной водой, не стала звать горничную, все сделала сама. Умыла лицо, отмыла ноги, спрятала испорченную сорочку, переоделась в домашнее платье. Она была бы почти счастливой, если бы не закравшаяся в душу тревога. Себя не обманешь, и за эту внезапную передышку придется заплатить. Если она уже не заплатила…
Дмитрия она нашла на террасе с газетой в руке. Перед ним стояла чашка с дымящимся кофе. Никогда раньше Габи не любила кофе, раньше не любила, а сейчас вдруг почувствовала все нюансы его терпкого аромата с такой остротой, что защекотало в носу. Чашку она взяла без спросу и выпила одним махом.