Фольксваген, словно блестящий жук, вразвалочку выползает на изумрудную поляну. Совсем рядом, но недосягаемые, о чём-то важном молчат окуренные туманами горы, загадочно переливаются снегами вершины. На опушке леса, прореженного в нескольких направлениях снежными лавинами, примостился изысканный особняк псевдоготического стиля.
— Нам туда, — командует Сергей Павлович, кивая в сторону особняка, и добавляет тоном заговорщика: — У Вас никогда не возникало желания написать книгу? Правдивую повесть о кавказской войне?
— В терапевтических целях использую дневник.
— А в исторических?
— За такую повесть можно оказаться на скамье подсудимых. Не здесь, так в Гааге. Мне сына растить надо, я не могу себе позволить сесть в тюрьму.
— Так ведь всегда можно за псевдонимом скрыться. Не надо писать документальный отчёт. Напишите художественную повесть, а ещё лучше, напишите цикл повестей. Или вот что, напишите роман. Я уверен, славный роман выйдет.
— Один мой знакомый попросил сгрузить в гараже вещи. Сказал, месяца через три заберёт, и исчез с концами. Мне нужно гараж в аренду было сдавать под склад. Я звонил, домой к нему ходил — как сквозь землю провалился. Потом узнаю: он на Дальнем Востоке, может вернётся, может нет. Стал я вещи его перебирать, чтобы самое ценное сохранить, и наткнулся на рукописи. Толстенные папки. Полистал, посмотрел: стихи, повести, афоризмы. Есть довольно интересные. Дома всё забито, класть некуда. Но выбросить рука не поднялась. Свалил в лоджии. Хотя ведь всё равно рано или поздно выброшу. Что-то оставлю, конечно. Представьте себе: человек столько дней, а может и ночей потратил, напрягался, писал, а потом всё это добро на свалку. Неблагодарное это дело — писать. Всё важное уже давным-давно написано. В наше время просто невозможно написать книгу, без которой в мире ощущался бы пробел, ну хоть какой-то.
— Допустим, но рассказать-то о войне можете? Для Джеймса Вы — бесценный источник. Он себя особо философскими размышлениями о смысле творчества не обременяет, пишет книгу о Кавказе. Я читал наброски, мне понравилось. Глубоко копает, от Ермолова.
— Расскажу. А вообще, пусть сделает копии страниц из дневника. Там прям по числам всё, день за днём. И размышления имеются. Только я по-немецки пишу. Разберётся?
— О, не переживайте, с немецким у Джеймса всё окэй. Впрочем, как и с русским. Он Фукуяму переводит, сегодня обещал порадовать новыми отрывками. Все это уже конечно по-английски читали, да и профессиональный перевод наверняка существует, но Джеймс хочет блеснуть познаниями русского. По правде сказать, перевод — это так, для затравки разговора.
— Я книгу не читал, и вообще английским не владею.
Эдик паркуется возле серого внедорожника, глушит мотор, прислушивается. Не позволяя забыть о себе, режиссёр-сюрреалист, написавший добрую половину сценария его жизни, позаботился и о музыкальном оформлении происходящего: из неоготического особняка льются холодные звуки вступления к вагнеровскому «Парсифалю».
Путники выходят из машины. Навстречу им направляется шарообразный великан с длинной курчавой шевелюрой и выбритым лицом о трех подбородках.
— Вы как всегда неожиданно, — обращается он Сергею Павловичу и крепко пожимает руку. Акцент безошибочно выдаёт американца.
— Знакомьтесь, — Сергей Павлович поворачивается к Эдику. — Эдуард Клаас. Между прочим, воевал в Чечне при майоре ФСК. Обещает дать свой военный дневник.
— Джеймс Суортон, — представляется американец, ни мало не конфузясь сообщёнными ему безо всяких предисловий биографическими подробностями. — В прошлом — бизнесмен, сейчас — военный репортёр. В душе — путешественник и искатель приключений.
— В таком случае, мы — коллеги, — фамильярничает Клаас, по-военному встряхивая руку американца, как если бы поздравлял его с присвоением звания или награды. — Мой начальник говорил, что война — это бизнес, и только на 35 процентов он делается средствами поражения.
— А на остальные 65 процентов?
— Средствами информации.
— У Вас был умный командир, — хохочет Суортон. — Прошу в дом.
ebooksa