— Эти хуже всех, — тётя Гертруда изящно поставила бокал с вином на стол. — Немец — это диагноз. Тебе очень не повезло Эуард, ты родился немцем. Теперь тебе придётся жить с этим до конца. Но не переживай, в худшем случае твой позор продлится ещё лет пятьдесят, шестьдесят. Даже наличие голландской крови в твоих жилах не меняет дела. Взгляни на себя, — тётушка сунула ему зеркало. — Видишь? Немец. Берегись себя, Эдуард, такие головы как твоя просто созданы для стальной каски и бронзового бюста. Не на твори пакостей, ты к этому предрасположен.
Немец, — тётя Гертруда с раздражением бросила зеркальце на туалетный столик, — это болезнь! Оглянись вокруг, посмотри на эти сальные рожи! Вон, смотри, — бойкая старушка отодвинула гардину. На улице скрипящий от чистоты господин погружался в чёрный мерседес.
— Погляди на него, сколько самодовольства, сколько пафоса. А кто он такой, этот Миллер? Всю жизнь недвижимостью торговал, прыщ на ровном месте.
Ни один народ в Европе, мой дорогой Эдуард, ни один народ, даже австрийцы, нас не любит. Не любят они Миллеров. Зато Миллеры себя ой как любят. Правильно, не за что нас любить. Немцы — пустейшие люди, замученные собственной неполноценностью. Отчего мы из кожи вон лезем, весь мир своей продукцией завалили? Если ты полагаешь, что дело только в деньгах, то сильно ошибаешься. Мы хотим заставить уважать себя, мы без конца заняты повышением самооценки. Немецкая философия, немецкая музыка, немецкое качество — Бош, Фольксваген, Мерседес, БМВ, Опель, Сименс. Как же, нас знают везде! Выскочки.
— А какой народ хороший по Вашему? Какая страна Вам нравится?
— Скоро я туда отправлюсь, дорогой мой, и сразу же пришлю тебе открытку. Отправлю с Deutsche Post, так что придёт без опозданий, не переживай.
— Вы собираетесь в тур-поездку? А что ж молчали до сих пор?
— Не в тур-поездку. Я эмигрирую.
— Как? Куда?
Пожилая дама вновь отодвинула гардину.
— Вон туда.
Под нависшими кронами дубов приветливо улыбались ажурные кладбищенские ворота.
Странная она всё-таки, тётя Гертруда.
— Он в Крыму погиб, — рассказывает Лысый, не обращая внимание на Эдика. — Я ездил к нему на могилу. Немцы нашим платят, чтобы присматривали за кладбищем. Там прям оба кладбища рядом: вот — наше, а вот — немецкое. На нашем бурьян, колдобины… Я споткнулся и прямо рылом в гробницу… А немецкое кладбище — всё чистенько, ухожено. Сидишь себе спокойно, вспоминаешь, выпиваешь…
Кто его знает, может и правда лучше б сейчас жили, если бы этот их, как его… победил… третий рейх — о! — Лысый многозначительно трясёт указательным пальцем, и добавляет, чуть помедлив:
— Почему «третий»? Где ж первые два? Ты не знаешь, а?
Эдик молчит.
«Третий рейх? — кричит он про себя. — Да что он знает о третьем рейхе, этот бомжара!»
Клаас знает толк в «третьем рейхе». Он не жил в те времена, но это и неважно. Совсем неважно. Потому что третий рейх всегда рядом. Клаасу знаком его вкус, цвет и запах. Слушая рассказы словоохотливой тётушки Гертруды, он понимал всё с полуслова. Да, да, эти чувства ему знакомы.
Когда из меннонитской общины исключали старшего брата его лучшего друга, а Амалия Вольдемаровна молчала, не смея поднять голос в их защиту, хоть и презирала тех, кто обвинял его в «открытом грехе» — это был миниатюрный третий рейх.
ebooksa