Схватка

— Мне передали сегодня: император мертв уже несколько суток.

— Свет Ашара! Это значит…

— Это значит, что император мертв и борьба за трон уже началась.

Мы прошли мимо окон Архива. Они были распахнуты, земля у подножия обильно усыпана горелой бумагой. Из окна Архива вылетела пачка листов, живо напомнив мне американскую традицию выбрасывать из окон негодные документы во время парадов. Только на местных документах, конечно, виднелись подпалины. Следом за бумагами из окна высунулся сенешаль Грокон. Лицо его было перепачкано золой и пеплом. Нездорово блестящие глаза сенешаля сопроводили меня до самого угла.

Что же они там так яростно ищут? Выбрасывают горелый мусор из окон и ищут… ищут…

Трехэтажное широкое здание Коронного совета стояло отдельно на северо-западной оконечности Варлойна. Две острые башенки, крытые белой черепицей, напоминали издалека волчьи клыки. Между ними громоздился крытый малиновой черепицей купол.

Ветераны и дезертиры из лимеса уже заполнили близлежащую площадь, я оценил бы их число примерно в шестьсот-семьсот человек. Неплохое подспорье, хорошее психическое давление на Коронный совет. Общее положение дел я им не описывал. Они просто ждали, когда же Коронный совет поставит визу на моих указах о помиловании и повторном принятии на армейскую службу. Они пришли, ибо поверили в меня, а я… я не мог их подвести. По бокам здания и дальше — виднеются посты Алых. Еще один мой козырь.

Оглянулся. Толпа дворян и боевых монахов колыхалась метрах в ста позади, солома, перчатки и зеленые бутоньерки перемешались до времени.

Внутри холла лежала тьма, плавала пыль, под ногами хрустала осыпавшаяся с потолка штукатурка. Здание Коронного совета выглядело изнутри темным и дряхлым, изношенным сердцем империи.

Это ничего, сердце всегда можно оздоровить.

Мы поднялись по гулкой, пустынной лестнице, и остановились перед высокими, в потолок, двустворчатыми обшарпанными дверьми.

Тик-так, шшшух-шух…

Я широко распахнул обе створки.

Глава тридцать четвертая

Тик… так…

Время застыло.

Я ступил в зал.

Передо мной возник амфитеатр, деревянные трибуны которого возносились расширяющимися ярусами. На высоте третьего этажа под самой крышей нависали над трибунами деревянные же балкончики. И трибуны, и балконы — заполнены народом. Люди и хогги стоят даже в проходах между трибун и у стен. Вязкий кисельный воздух колышется в амфитеатре, как в великанской кастрюле. В своде крыши прорезаны окна; они дают много света, но не воздуха, ибо приоткрыты только частично, как глаза сонного забулдыги.

Мы вошли с Бришером и десятком Алых. Прочих оставили у дверей — нести караул. Прислужники захлопнули двери. У меня возникло скверное ощущение, что я попал в ловушку.

Собственно, так оно и было.