— Ну, есть тетка на Гавайях, но… — Что она творит? Зачем она ему рассказывает? Джейни в смятении осеклась. Потрясла головой: — Я не могу. Извините.
— Да мы же ничего и не сделали, — сказал он.
Джейни безошибочно разглядела волчью тень, скользнувшую по его лицу. В голове всплыла цитата из Шекспира — мать шептала это Джейни, когда в торговом центре они проходили мимо каких-нибудь юнцов: «А Кассий тощ, в глазах холодный блеск»[1]. Мать то и дело выдавала что-нибудь эдакое.
— В смысле, — промямлила Джейни, — я про это обычно не говорю. Не знаю, зачем вам рассказала. Ром виноват, наверное.
— А почему бы не рассказать?
Она глянула на него. Самой не верилось, что она ему открылась — что она поддается неоспоримым, надо признать, чарам этого бизнесмена из Хьюстона с обручальным кольцом на пальце.
— Ну, вы же…
— Что?
Чужой. Но это детский сад какой-то. Она ухватилась за первое же пришедшее на ум слово:
— Республиканец? — И весело рассмеялась — мол, пошутила. Может, он и не республиканец вовсе.
В его лице лесным пожаром вспыхнула досада.
— И что с того? Поэтому, значит, я филистер?
— Что? Да нет. Нет, конечно.
— Но думаете вы так. У вас прямо на лбу написано. — Он как-то весь подобрался. — Вы считаете, у нас нет чувств? — Восхищение ушло из карих глаз — теперь они сверлили Джейни с уязвленной яростью.
— Может, о карри поговорим?
— Вы считаете, у нас не разбиваются сердца, мы не рыдаем, когда рождаются наши дети, и не ищем свое место в мире?
— Ладно, ладно. Я поняла. Уколоть вас — и потечет кровь. — Он не отводил взгляда. — «Уколите нас — и разве не потечет кровь?»[2] Это из «Венецианского…»…
— Ты правда поняла, Шейлок? А то я что-то сомневаюсь.
— Ты кого Шейлоком обозвал?
— Ладно. Шейлок.