Кикимора

Тяжелая, обитая тряпками дверь тихо шаркнула, скрипнула. Надя вошла, быстро осмотревшись, и замерла… Впереди на почерневшем от времени столе стояли носилки, в которых находился он…

***

Приходить в себя было мучительно больно. Болело все тело от зубов до ногтей. Голова гудела, хотелось пить и дышать. Горло саднило так, словно там кто-то дрелью с ершиком прошелся. Каждый вздох вызывал неимоверную, адскую боль. Легкие горели, в них что-то булькало, тяжело перекатывалось. Крик боли погас, так и не вырвавшись из обожженного горла.

- Тише, тише, - раздался чей-то голос над головой.

Темнота окружала его, не давая возможности осмотреться. Темнота и боль. Кто-то аккуратно дотронулся до него, и это прикосновение вызвало новый приступ боли.

- Держись, мальчик, держись, - продолжал звучать голос откуда-то из темноты.

Петька бился в панике. Любое движение причиняло страдание. Казалось, даже от того, что он думает, ему уже становилось больно. Постепенно в полыхающем огнем теле появилась ледяная струйка. Она потекла откуда-то из левой руки, достигла груди, а оттуда, разветвляясь, двинулась к животу, ногам, шее, голове, правой руке. Ледяная струя гасила адское пламя, принося удовлетворение и утихомиривая невыносимую боль.

Во второй раз очнулся он, почувствовав дикое желание пить. Губы едва прошептали, но тот, кто был рядом все это время, расслышал его мольбы. Какая-то тряпица коснулась губ, в рот упала первая горькая капля. Губы мгновенно лопнули от прикосновения, и в рот уже устремилась соленая кровь. Петька попытался передернуть плечами, замычал, протестуя, и неизвестный быстро чем-то прыснул мальчику в лицо. Кровь зашипела, мальчик ощутил на губах странный привкус и пузырьки. Глаза по-прежнему видели лишь черноту.

Очнувшись в третий раз, он уже чувствовал себя заметно лучше. Боль поутихла, отошла на второй план, но никуда не делась. Двигаться он по-прежнему опасался. Но вот думать уже можно было значительно легче.

- Пить, - снова прошептал он, и его снова коснулась влажная горячая ткань.

На этот раз губы выдержали и в рот попало несколько сладковатых капель, которые, как показалось парню, испарились, едва коснувшись распухшего языка.

- Кто здесь? – смог прошептать он и попытался дотронуться до лица, чтобы понять, почему он ничего не видит, но руки не подчинились приказу.

Точнее они попытались подчиниться, но по ощущениям казалось, что они просто привязаны к кровати.

- Это я, мальчик, – снова раздался голос над самым ухом и лба коснулась рука. – Алексей Юрьевич, ты помнишь меня?

- Да, - шепотом ответил парень, узнав голос старого врача. – Где я? Позовите папу…

- Петь, - немного помолчав, печально ответил врач. – Папы больше нет… Сынок, он погиб, защищая остров. Мы в плену у мародеров…

Петька едва сдерживал слезы и ком, давящий грудь, пытавшийся вырваться из груди. Самих слез не было. Глаза заболели, набухая, губы сжались в узкую полоску, вновь треснув. Ладонь сжалась в кулак, разрывая тонкую корку, покрывающую страшные шрамы.

Старый врач с грустью смотрел на лежащего перед ним ребенка. Обожженный до неузнаваемости чертовой кислотой, он больше походил на мертвеца, с которого сняли шкуру. Все его тело кровоточило и было покрыто гноем. Ему кое-как удалось стабилизировать состояние мальчика, но оно по-прежнему оставалось критичным. Три дня не отходил он от его кровати. Юрьич посмотрел на свои искалеченные ноги и ухмыльнулся. Отойти, ну да… Как же… Тут бы просто встать на них теперь…

После того, как он помог Наде с детьми сбежать, глава мародеров избил его и сломал обе ноги, чтобы врач не надумал сбежать.

- Тварь! – рычал Сиплый, яростно прыгая на ногах пожилого врача, ломая старческие кости тяжелыми берцами. – Ты у меня тут вечно ползать будешь! Гнида!..