Вы, страдающие оттого, что любите, любите еще сильнее. Умирать от любви — значит жить.
Любите! К этой муке примешивается искрящееся во мраке блаженство. Есть восторг и в агонии.
О, радость птиц! Они поют, потому что у них есть гнезда.
Любовь — небесное дыхание воздухом рая.
Глубокие сердца, мудрые умы! Берите жизнь такою, какою ее создал Бог. Эта жизнь не что иное, как долгое испытание, непонятная нам подготовка к неизвестному назначению. Это наше истинное назначение начинает открываться нам при первом шаге к могиле. Только тогда нам является нечто, и мы начинаем различать конечное. Конечное — вдумайтесь в это слово! Живущие видят одно бесконечное; конечное проявляется только умершим. В ожидании этого любите и страдайте, надейтесь и созерцайте. Горе тому, кто любил одни тела, формы, явления! Смерть все у него отнимет. Старайтесь любить души, и вы обретете их вновь за гранью могилы.
Я встретил на улице молодого, очень бедного человека. Он был в старой шляпе, в сильно поношенном платье, с продранными локтями; сквозь его плохую обувь проникала вода, а сквозь его душу сияли звезды.
Какое великое дело быть любимым! Но еще большее — любить! Силою страсти сердце становится героическим. Оно тогда проникается лишь самым чистым, опирается только на самое возвышенное и великое. В нем не может возникнуть никакой недостойной мысли, как в леднике не может завестись крапивы. Душа, возвысившись и просветлев, становится недоступной страстям и низменным волнениям. Она царит над земными облаками и тучами, над сумасбродством, ложью, ненавистью, тщеславием, нуждою и всеми бедствиями. Она обитает в небесной лазури и так же мало чувствует силу глубоких, скрытых потрясений судьбы, как горные вершины — силу потрясений Земли.
Если бы не было ни одного любящего существа, погасло бы само солнце.
V. Козетта после письма
По мере того как Козетта читала, она все более и более задумывалась и погружалась в сладкие грезы. Как раз в то мгновение, когда она, дочитав последнюю строку, подняла глаза от тетради и машинально взглянула на садовую решетку, красавец-офицер, как всегда в это время, с торжествующим видом проходил мимо садовой решетки. Козетта вдруг нашла его безобразным.
Она снова занялась тетрадью. Почерк казался ей очаровательным. Все было написано одной рукой, но разными чернилами, то бледными, то очень черными. Очевидно, все это было написано не в один день и не подряд; эти мысли заносились сюда понемногу, по мере их возникновения, беспорядочно, без цели, случайно, как попало. Козетта никогда не читала ничего подобного. Эта рукопись, в которой для нее было более ясного, чем темного, производила на нее впечатление полуоткрытого святилища. Каждая из этих таинственных строк казалась ей огненной и наполняла ее сердце волнами какого-то особенного света. Воспитывавшие Козетту часто говорили ей о душе, но никогда не упоминали о любви. Это выходило вроде того, как если бы стали говорить о головне, не упоминая об огне. Эта рукопись, величиной всего в пятнадцать страничек, вдруг с бесконечной нежностью раскрыла перед нею любовь, страдание, судьбу, жизнь, вечность, начало и конец — словом, все, чего она не знала. Перед ней вдруг точно разжалась чья-то крепко стиснутая рука и бросила ей сноп лучей. Она чувствовала в этих строках пылкую, страстную, великую и честную душу, твердую волю, необъятное горе и безграничную надежду, измученное сердце и бесконечную восторженность. Что именно представляла собой эта рукопись? Письмо? Да, письмо без адреса, без подписи, без упоминания имени — письмо, вылившееся прямо из сердца, вполне бескорыстное, письмо загадочное, правдивое; весть любви, достойная быть принесенной ангелом и прочитанной весталкой; обращение из небесных сфер; объяснение в любви призрака, тени. В этом письме чувствовался некто далекий, измученный, но покорный, быть может готовый искать убежища в смерти и посылавший другому существу открытие тайны судьбы, ключ жизни, любовь. Видимо, это было написано на краю могилы, со стремлением к небу. Эти строки, одна за другою упавшие на бумагу, были словно каплями изливавшейся души.
Но от кого же шли эти строки? Кто мог написать их? И Козетта, не колеблясь ни одного мгновения, решила, что это могло быть написано только одним человеком — им!
Душа ее снова озарилась светом, и в ней все ожило. Она почувствовала невыразимую радость и глубокое смущение. Да, он, именно он писал это! И он был здесь! Это его рука просунулась сквозь решетку, его, а ничья другая! В то время, как она начала забывать о нем, он ее разыскивал! Но в самом ли деле она начинала забывать его? Нет, неправда! Она, должно быть, сходила с ума, если это могло ей показаться хоть на одну минуту! Она всегда его любила, всегда боготворила. Огонь только на поверхности подернулся пеплом, но под этим пеплом продолжал тлеть, ожидая лишь случая, чтобы вспыхнуть с новой силою. И вот этот случай пришел: сердце ее вновь запылало. Эта тетрадь была точно искра, перенесшаяся из его души в ее душу и воспламенившая ее. Она проникалась каждым словом рукописи и шептала про себя: «О да, я узнаю это: ведь это повторение того, что я раньше читала в его глазах!»
Когда она заканчивала чтение тетради в третий раз, поручик Теодюль опять прошел мимо решетки, звеня своими шпорами. Козетта невольно снова взглянула на него и теперь нашла его пошлым, глупым, ничтожным, неприятным, наглым и безобразным. Офицер счел нужным улыбнуться ей. Она со стыдом и негодованием отвернулась. Ей очень хотелось бросить ему что-нибудь в голову.
Она убежала из сада в дом и заперлась там в своей спальне, чтобы еще раз перечитать тетрадь, выучить ее наизусть и помечтать. Заучив почти каждое слово на память, Она поцеловала рукопись и спрятала ее у себя на груди.
То, что должно было случиться, случилось. Козетта снова была охвачена всей глубиною ангельской любви. Бездна Эдема снова открылась перед нею.
Весь этот день молодая девушка находилась в каком-то чаду. Она едва была в состоянии думать. Мысли ее разрывались, путались и сбивались в мозгу. Она терялась в догадках и только смутно чувствовала, что в ней шевелится надежда — на что? — этого она и сама не могла бы сказать. Она не осмелилась ничего обещать себе и ни от чего отказываться. Лицо ее то краснело, то бледнело, и по всему телу пробегала дрожь. Временами ей казалось, что она начинает бредить, и спрашивала себя: «Правда ли все это?» Тогда она ощупывала под платьем драгоценную тетрадку и прижимала ее к себе, с наслаждением чувствуя ее прикосновение. Если бы в эту минуту увидал ее Жан Вальжан, он содрогнулся бы при виде той небывалой лучезарной радости, которая сияла в ее глазах.
«О да, да! — думала она. — Эти строки действительно существуют, и они от него! Они написаны им для меня!»
И она уверяла себя, что его вернуло к ней посредничество ангелов или вообще какой-нибудь случай неземного происхождения.
О превращения любви! О грезы! Эта небесная весть дошла до нее только благодаря тому, что один вор со двора Карла Великого перебросил через крыши тюрьмы Лафорс другому вору во Львином рву хлебный катышек.