— Вы заметили, как на вас было направлено ружье?
— Заметил. Вместе с тем заметил и руку, которая закрыла дуло ружья. Разве рука…
— Была вот эта самая.
Мариус задрожал.
— Какое сумасбродство! — вскричал он. — Бедное дитя! Но, впрочем, слава богу, если только тем и ограничилось. Это не опасно… Дайте я вас отнесу в дом. Там вас перевяжут, и все пройдет. Из-за простреленной руки не умирают.
— Пуля прошла через руку в грудь, — прошептала девушка. — Бесполезно уносить меня отсюда. Мне уже недолго… Вы сами можете помочь мне лучше всякого хирурга. Сядьте возле меня, вот на этом камне.
Мариус повиновался. Эпонина положила голову к нему на колени и, не глядя на него, прошептала:
— О, как хорошо, как сладко!.. Вот я и не страдаю больше.
Она помолчала с минуту, потом с усилием повернулась лицом к Мариусу и взглянула на молодого человека.
— Знаете что, господин Мариус, — снова заговорила она, — меня страшно злило, когда я узнала, что вы ходите в этот сад… Это было очень глупо с моей стороны… ведь я сама показала вам этот дом… да и должна была понять, что такой молодой человек, как вы… — Она запнулась и, перескакивая через вереницы мрачных мыслей, очевидно, теснившихся в ее голове, продолжала с раздирающей душу улыбкой: — Вы находили меня дурнушкой, не правда ли? — И, не дожидаясь ответа, заговорила снова, как бы торопясь высказать все, что мучило ее: — Знаете ли вы, что вас ожидает здесь гибель?.. Никто не выйдет живым из этой баррикады… И это я призвала вас сюда… Я! Вы будете здесь убиты, я в этом уверена. Все-таки, когда я увидела, что в вас прицелились, я заслонила рукой дуло ружья. Как это странно!.. Но я хотела умереть раньше вас… Когда в меня попала пуля, я потащилась сюда… Этого никто не видел, так что меня не могли подобрать… Я поджидала вас здесь и все думала: «Неужели он не придет?..» О, если бы вы знали, как я страдала!.. От боли я рвала зубами свою блузу. Теперь мне хорошо… Помните вы тот день, когда я вошла в комнату и смотрелась в ваше зеркало, и тот день, когда я встретила вас на бульваре с работницами?.. Как хорошо пели в тот день птички!.. И как это было недавно!.. Вы дали мне монету в сто су, а я сказала вам, что мне не нужно ваших денег… Подняли ли вы, по крайней мере, монету, когда я бросила ее на землю?.. Ведь вы небогаты. Мне нужно было бы напомнить вам, чтобы вы подняли ее. Как славно грело в тот день солнце!.. Тогда не было так холодно, как теперь… Помните ли вы все это, господин Мариус?.. О, как я счастлива!.. Все умрут сегодня… все!..
Она говорила точно в бреду, и ее скорбное лицо резало душу Мариуса, как острым ножом. Произнося эти отрывистые слова, она прижимала простреленную руку к груди, в которой зияла другая рана, из которой сочилась кровь, как вино из откупоренной бутылки.
Мариус с глубоким состраданием смотрел на эту несчастную женщину.
— Ой! — вдруг воскликнула она. — Вот опять схватило!.. Мне нечем дышать… Задыхаюсь!.. Ой, какая боль!..
Она вцепилась зубами в широко открытый ворот блузы, ноги ее судорожно вытянулись на мостовой.
В эту минуту вблизи раздался задорный петушиный выкрик маленького Гавроша. Мальчик взобрался на один из столов на баррикаде, чтоб зарядить свое ружье, и весело распевал популярную в то время песню:
Эпонина приподнялась, прислушалась и сказала:
— Это он. — И, снова обернувшись к Мариусу, добавила: — Это мой брат. Я не хочу, чтобы он меня видел…
— Ваш брат? — повторил Мариус, с горечью и болью в сердце думая о долге, завещанном ему отцом по отношению к семейству Тенардье. — Кто это ваш брат?
— Этот мальчуган.
— Который поет?