Он стал старшим вестовым кают-компании офицеров и мичманов. У него появилась возможность бывать в городе по служебным делам, закупая продукты для улучшения стола в кают-компании. Мы, офицеры и мичмана, время от времени сбрасывались по рублю для покупки сметаны, специй, салфеток и разной мелочевки вроде зубочисток, для создания большего комфорта и домашнего уюта за столом. Этим занимался старший вестовой.
Казалось бы, что еще надо? Служи, не хочу!
Как-то раз вечером, после отбоя, сижу в каюте, курю. Слышу шум в коридоре, выхожу и вижу за хлопнувшуюся дверь к вестовым, слышу грохот сбегающих по трапу ног. Заглядываю в раздаточную:
— Харченко, что случилось?
— Да, — говорит, — дух (молодой матрос. — С.Ч.) «залетал, бутер просил.
— А ты?
— А я объяснил ему политику партии и сказал, что сегодня не подаю.
— Смотри, Харченко, не переусердствуй!
Прошло несколько спокойных дней. Опять ночью шум, вскрик, топот ног…
Старший лейтенант Ярочкин, назначенный дознавателем по этому происшествию, потом доложил, что «годок» Бурухтанов, которому не терпелось съесть бутерброд, посылал в кают-компанию «молодого» матроса Петрова с задачей добыть провиант хоть из-под земли, и это происходило неоднократно. А кроме как в кают-компании бутерброды ночью нигде не водились. А старший вестовой старшина 2 статьи Харченко, завидев просителя в дверях, просто бил оного в лоб открытой ладонью, чтобы не оставить синяков, и отправлял восвояси. Нет, чтобы пригласить Бурухтанова и поговорить с ним по-серьезному. Командиром было принято решение лишить Харченко воинского звания «старшина 2 статьи». Что и было сделано на утреннем построении при подъеме флага в присутствии всего экипажа.
Начальник вещевого снабжения мичман Корецкий перед строем матросов и старшин аккуратно срезал лычки с погон старшего вестового. Я предупредил Славу, что при увольнении в запас он сойдет с корабля последним. На что он ответил, что ему по фигу. В общем, дерзко, броско, лихо! Ну, думаю, ладно.
Наступила пора увольнения в запас очередного призыва. Время шло к Новому 1993-му году. Мы отпускали по три-четыре человека в день. Из призыва осени 91-го остался один Харченко. Мы хотели отправить его домой «под елочку», то есть 29 декабря, но днем ранее произошло то, чего и следовало ожидать. Мы с замполитом «сидели» в обеспечивающей смене, когда после отбоя ко мне в каюту просунулась физиономия вестового Воронько:
— Чайку сделать?
«С чего это такой заботливый?» — думаю. Но говорю:
— Ну, сделай, пожалуйста.
Воронько принес чай в подстаканнике и заговорщицки попросил:
— Не выходите из каюты, пока чай не допьете, минут пять.
Я без задней мысли кивнул и прихлебнул чай из стакана. Потом сердце екнуло, и я вышел из каюты, почувствовал неладное. По трапу в офицерский коридор кто-то поднимался. По нетвердой походке я понял, что «тело» перебрало, и пытается добраться до койки. Еще не увидев, кто это, хотел уйти в каюту, чтобы избежать обязательного разноса нетрезвого сослуживца, но узнал по знакомому голосу, издавшему короткий стон, вестового Харченко.
— Слава, что с тобой? — спрашиваю.
— На трапе поскользнулся, упал, — отвечает.