Глядя на то, как гигантские автоматизированные строительные комплексы возводят этаж за этажом, порождая к жизни чудовищное переплетение бетона, стали и пластика, я впервые почувствовал озарение. Ещё день назад я не знал, как именно буду бороться с чужаками, в голове лишь настоятельно пульсировала потребность в активном им противодействии. Сливать информацию спецслужбам и подставлять под удар агентов врага — это было слишком мелко. А главное, в этом не было подвига, не было чего-то глобального, ради чего имело смысл отдать жизнь. Но теперь всё постепенно вставало на свои места.
Я открыл ролик, в своё время ставший эпохальным. На экране к небу вздымались два небоскрёба, бликуя на солнце сталью и стеклом. Башни-близнецы. Символ экономической мощи США. И уже на следующем кадре потрясающей красоты величавое сооружение вспарывает, словно шило, гигантский пассажирский самолёт. Проходит немного времени, и грандиозное сооружение начинает оседать, складываясь вовнутрь — так китайский дракон пожирает собственный хвост. В небо вздымаются облака пыли, строительного мусора. В тот день каждый гражданин США ощутил этот удар самолёта, будто били не здание, а его самого. Потом этот акт стал оправданием агрессии американцев в страны арабского мира, стал предлогом для расширения возможностей спецслужб внутри страны — то есть был использован в интересах самих американцев, так ничего и не дав погибшим за идею арабам. Ну а если бы башни оказались единственными форпостами американцев на планете? Если бы вместе с обрушением башен рухнула и вся транспортная инфраструктура этой страны? Если бы вместе со зданиями кто-то подорвал себя в Белом доме и Пентагоне? А добавьте сюда, что взорванный заряд был бы вовсе не пороховым, а тактическим ядерным? Парализация управления страной на несколько часов — вот минимальное последствие подобного эпохального события. Америку можно было бы если и не брать ещё тёпленькой, то уж точно хорошенько проучить. Главное, чтобы нашлось, кому брать. Ещё неплохо бы было забраться на орбиту, на дежурный кораблик пришельцев. Думаю, взрыв там термоядерного заряда даже малой мощности позволил бы Земле на несколько дней освободиться от владычества чужаков. А ведь можно и ещё что-то подобное сотворить, чтобы им мало не показалось. Нет, есть что-то такое в прозаическом слове «диверсия»… Неспроста мои предки в конце 19 — начале 20 века на любую гнусь собственной власти отвечали бомбами и подрывами, ой неспроста… Даже царя одного угрохали, что уж говорить про губернаторов и прочих именитых чиновников. Нужно повнимательней изучить этот вопрос, наверняка есть какие-то научные труды по данному историческому периоду, да и обобщения о террористической войне должны быть. Это же, по своей сути, то же самое, что и партизанская война! Только современная идеология пытается навешать на одно и то же различные ярлыки. Почему взрывать немцев на оккупированных территориях — хорошо, а взорвать зажравшегося губернатора — плохо? Почему убийство спецслужбами разыскиваемого на чужой территории бандита — хорошо, а такое же убийство, но уже своего соотечественника вражескими спецслужбами — плохо? Где здесь пролегает граница между «хорошо» и «плохо»? Должно быть, там же, где и граница в убийстве вражеского солдата или преступника, и в убийстве своего собственного соседа на бытовой почве. Первое разрешено и даже поощряется, а вот второе — ни-ни! Если подумать, то вся разница здесь — в точке зрения. То, что хорошо для твоего народа и государства, идеология обзывает геройством, а то, что хорошо для народа и государства врага — злодейством. При этом идеология распространяет эти ярлыки и на чисто протестные акции своих собственных соотечественников против зажравшейся власти.
Я откинулся на спинку кресла. Скажи мне кто полгода назад, что буду вот так, с огнём во взоре, обдумывать, как бы подороже продать свою жизнь… Изучать для этого теорию социальной борьбы, продумывать теракты… Как всё изменилось за последние месяцы. Изменился я, изменился мир вокруг. То, что ещё недавно не воспринималось даже за сказку, являя собой образчик бреда сумасшедшего, теперь стало реальностью. Вот только меньшим безумием быть не перестало. Пришельцы. Свободно разгуливают по планете. Их техника здесь шурует, словно у себя дома. Орбита полностью перешла в их ведение. Но планета при этом не предпринимает никаких контрмер, нет единого ответа человечества инопланетному вторжению. И ведь сколько фильмов об этом было! Это как в своё время в СССР — сколько всего кричали про империализм, про гнилой запад, про скорую победу коммунизма, а стоило поманить пряником западного образа жизни и западных соблазнов, как всё, спеклись идейные борцы.
Вот только что-то мне подсказывало, что одними переговорами враги не ограничатся. Они наверняка затевают какую-то пакость. Им нужно нанести удар растерянному человечеству, как в своё время нанёс удар Запад по Советскому Союзу. Государственный переворот августа 1991 года, когда скинули президента пока что единой страны, а потом ещё один, в сентябре-октябре 1993 года, когда показательно, из танков, был расстрелян парламент теперь уже Российской Федерации. Именно так «развалился» этот «колосс на глиняных ногах». Тут бы и стальные ноги не устояли… Эти твари наверняка ударят. Им нужно полностью уничтожить самодостаточность земной цивилизации. Вопрос в том, успею ли я что-то сделать до этого момента? Станут ли они бить, пока не построят эти свои башни? Пока не наладят откачку ресурсов? Как же мало у меня информации! Почему Диана не рассказывала, как это бывает? Но я и не спрашивал. Даже в голову не могло придти, что мне придётся один на один столкнуться с инопланетной цивилизацией — и отнюдь не в постели, как с Ди.
Значит, буду исходить из известных фактов. Нужно ещё что-нибудь почитать по истории разрушения СССР. Как там говорил один мой знакомый юрист? Был раньше какой-то философ. Я ещё тогда посмеялся над этой фамилией, кого-то из известных революционеров начала XX века его фамилия напоминала. Сталин, Ленин, Троцкий, Бухарин, Зиновьев и Каменев… Точно, Зиновьев! Сан Саныч. Итак, Интернет мне в помощь.
Спустя двое суток почти непрерывной работы я вынужден был признать, что не могу уяснить полной картины. Зиновьев писал про коммунизм и про западнизм. Его теория была именно теорией, со своими аксиомами и теоремами. Вот только требовала нешуточного погружения в вопрос, требовала разобраться в логическом аппарате языка, давала даже свои собственные наработки для этого. Мне, как технарю, она была близка, но требовала помимо технических знаний ещё и гуманитарного кругозора, которого у меня, естественно, не было. Нет, понять её азы мне было вполне под силу, но использовать для решения прикладных задач уже не получалось. Ну не получалось у меня никаких параллелей с текущей ситуацией, и всё тут! Не было у меня опыта прикладной работы с этой теорией. Так называемая диалектика была глубоко чужда технарю. У нас всё чётко: есть формула, мы подставляем в неё конкретные данные, и получается итог. Здесь же что-то вроде теории вероятности, когда результат складывается не из одной формулы, а если и из формулы, то с некой долей вероятности. Я примерно понимал, что эти самые вероятности нужно добавлять из конкретной реальности, из её деталей и закономерностей… Нет, мне срочно нужна была консультация.
Спустя четверть часа я стоял на ступенях Областного Драматического Театра. Высокое здание подпирали мощные резные колонны, так что получалось нечто, отдалённо напоминающее Парфенон в Афинах, правда портик был лишь с одной стороны, да и то не во всю глубину, но именно он создавал облик театра. Однако попасть внутрь через парадный вход мне не удалось, пришлось идти к служебному. И вот тут начиналось то, чего никак не ждёшь от храма культуры: не менее драматическая, нежели сам театр, бюрократия. Правда, она имела свой колорит. Охранник на входе попросил пропуск, но, не получив его, принялся звонить по внутреннему телефону. Сразу подкупила излишняя вежливость, даже одухотворённость пожилого человека. Далее, он не рявкнул и не пробухтел что-то непонятное, вроде бы делая одолжение. Он чётко и подробно объяснил, как мне пройти к нужному мне работнику. Дальше шёл ставший уже привычным для государственных заведений турникет, а за ним начиналась вереница ступеней узкой лестницы. Но при всей кажущейся банальности и невыразительности лестница имела изюминку: самую настоящую ковровую дорожку! А на стенах по всему её протяжению висели репродукции картин или профессиональные фотографии, ничуть не уступающие картинам по оригинальности. Были здесь и традиционные надписи и указатели… Вот только надписи на них вырывались из образа. Чего только стоил указатель: «К буфету. — Скорей! Скорей!» или такая: «Этаж нетленкоделателей». Под табличкой «Платон мне друг, но истина дороже» нашлась нужная мне дверь под номером 75.
— О, Леон! Всё-таки зашёл, — встал навстречу давний знакомец.
Парень был чуть старше меня, щеголял рыжей шевелюрой, несколько потрёпанной возрастом, с небольшой залысиной на лбу и седыми прядями на висках. Умные, ясные глаза серого цвета со всепонимающим выражением взирали на мир. Белая рубашка так и напрашивалась на галстук с костюмом, которые, собственно, висели чуть в стороне, на вешалке.
— Здравствуй, Павел. Ты же знаешь: если я сказал, то всегда сделаю.
— Знаю, конечно. Всем бы твои привычки, надобности в нашей братии не было бы. Справедливость вершилась бы сама собой, вырастая сразу из благородства и ответственности человечества.
— Что-то я очень в этом сомневаюсь. Надобность в вашей братии будет всегда. Вон, даже Аристотель с Платоном на твоей двери не сошлись во мнениях.
— Так то — мнения. Будь у всех мнения, а не только потребности, под которые эти мнения подстраиваются, жить было бы… интересней. Ты, кстати, изменился.
— Странно. Я почему-то этого не ощущаю.
— Такие вещи куда лучше чувствуют окружающие. От тебя раньше веяло спокойной уверенностью, теперь же чем-то таким веет… опасным.
— Если ты заметил, мир тоже изменился. Стал опасным.
Мужчина резко выпрямился в жёстком кресле. Больше он не иронизировал: понял. Даже глупых вопросов, на которые не будет ответов, задавать не стал.
— Пошёл, значит, служить, — задумчиво прокомментировал он.
— Твоя проницательность выше всяких похвал, Павел. У меня есть к тебе дело. Уделишь полчаса?
— Куда я денусь, — улыбнулся мужчина. — Ты всегда был излишне настойчив. Но с тобой приятно общаться, твоя настойчивость мягкая и спокойная, без истерии. Как тебе, кстати, в театре?
ebooksa