Товарищ Резак

Зайка шла почти без остановок. Всего несколько часов требовалось для восстановления заряда аккумуляторов от реактора. Что это такое за реактор, мне не объяснили, сказав, что это такая электростанция, только маленькая, но мощная. Я спал с Алёшей по очереди и подменял его за рычагами. Мы гнали пока была возможность. Возможность закончилась также неожиданно, как и началась. Дорога просто была срезана бритвой. Ровный идеально прямой край завершал жёлтые плиты. Через пол километра мы подъехали к большой горной гряде. Дальше танк ехать не мог.

Алёшу мы оставили в танке. Закрыли люки, проверили ещё раз все щели. Доберман не поленился юркнуть под гусеницу и проверить закрыт ли люк снизу. Оставили еды, воды. Раньше мы на санитарные остановки вне черноты выходили, но сейчас достали приготовленный специально для этого случая небольшой, как говорят животные, биотуалет. Почему био, я так и не понял. Био — это живое, но какое отношение туалет имеет к жизни? Хотя у этих зверей может и иметь, у них всё что угодно к чему угодно имеет. Строго-настрого, под угрозой набить морду, приказали Алёше вообще из танка не выходить, слушать эфир, смотреть в экраны и ждать распоряжений. Он нас должен ждать четыре дня, на пятый день он уедет, спасая танк. Эти кластеры должны перегрузиться через восемь дней, а прошло два. Если мы за это время не вернемся, он должен уходить в черноту, до ближайшей границы пекла и уводить наш бесценный танк — мою Зайку.

Доберман в поездке любил шутить, что в стиксе планы делают что-бы знать как не будет, и что в этом мире подготовка планов как какая-то медитация — занятие бесполезное, но нервы успокаивает. Я с ним полностью согласен, в этом странном месте мне ещё ничего не удалось спланировать больше, чем на несколько минут. Каждый раз загадка, что с тобой произойдёт буквально через минуту.

Зайка осталась ждать нашего возвращения. Я немного поёжился от предвкушения холода. На мне был яркий комбинезон из очень лёгкой, но толстой, многослойной ткани. Я его надел прям поверх своего танкистского. Мне дали тёплые перчатки и похожую на ушанку шапку. На ногах были то-же очень лёгкие на вес, но невероятно тёплые ботинки с рифлёной подошвой. Все были одеты примерно так-же. Я и Блохастый тащили по траве надувные санки, а Доберман, обвешанный оружием как новогодняя ёлка был на легке.

Ещё одна резкая линия стыковки разных миров была перед нами. Жаркое солнце, ручеёк, деревца, зелёная трава и кустики были срезаны ещё одной бритвой. Земля здесь стыковалась в уровень, не стыковаться снег, глубиной больше метра. Он был просто отрезаны под линейку и было хорошо видно пласты. Где-то снег подтаивал, где-то долго лежал превращаясь в плотный слой, а где-то по нескольку раз засыпался новым свежим. Этот снег лежал очень давно. Скорее всего, на какой-то месяц-полтора наступала чуть немного плюсовая температура, может быть наносила пыль или шли дожди, потом снова всё замерзало. Возможно эту часть притащило с каких-то высоких гор.

Впереди виднелись очертания засыпанных по самые крыши домов. Старинный город, со странной архитектурой. Не развалины. Как будто совсем недавно его покинули, может лет десять или двадцать назад. Каменные стены, цветные стекла в окнах и черепица. Везде видны трубы, дымков правда над нет. Запустение уже пришло, но время не тронуло ни одного строения. Нигде не было следов боя или катастрофы. Жители просто покинули город, собрали вещи, полили цветы в горшках и ушли.

Доберман уверено выбирал дорогу и крутил стволом по сторонам. Блохастый махал мордой, показывая, что никого по близости не чувствует. Мне тоже выдали автомат, он был бесшумный с толстым стволом, но приказали без команды не стрелять. Я шёл по пояс в снегу, таща за собой надувные санки и вертел головой по сторонам.

Постройки были украшены изображениями фашистских свастик, цветов, животных и рисунками людей, но больше всего было свастик. Абсолютно всё — лепнина на стенах, рисунки, даже некоторые ручки дверей были в форме свастик, которые могли быть ещё и треугольные, шести и восьмиконечные. А ещё, везде, на рисунках, на стенах в камне, на дереве и где только можно, даже на стёклах, были изображены люди. Все эти люди занимались любовью. Бросалось в глаза, что все женщины обязательно беременные, а мужчины имеют внушительное пивное брюшко. Все они имели острые как у лисицы уши. Вдоль улицы, через равные интервалы, стояли небольшие пирамидки с остатками еды, посуды и пучков трав, то-же украшенные изображением занимающихся тем-же людей.

Положение тел было столь чудным, и я даже и не мог подумать, что мужчина может достать женщину таким образом. Чего тут только не было. Вдвоём, втроём и вчетвером. Ушастые толстяки объединялись в большие коллективы и образовывали причудливые хороводы и восьмёрки. Они занимались этим, совершенно не обращая внимания, сколько вокруг партнёров и какого они были пола. Все рисунки были сделаны со всеми мельчайшими подробностями.

Окружающие изображения псов совершенно не трогали. Доберман вертел стволом, а второй тащил санки и управлял странным фотоаппаратом, который сам снимал всё вокруг, вращая несколькими небольшими объективами. Один был всегда готов к бою, и готов был разжаться как пружина, и никогда не был расслаблен, а второй как ребёнок замечал всё вокруг и бросался изучать новое. Продвигались мы сейчас спокойно, и я тоже смотрел по сторонам, не забывая о своих обязанностях, держал оружие наготове.

Мы уверенно шли к большому и красивому сооружению. Натянутый поверх моего танкового, новый комбинезон и башмаки с высокой шнуровкой, вообще не пропускали холод. Не такая уж и толстая ткань, очень легкая, а за полдня проведённых по грудь в снегу совсем не замёрз. Странное ощущение, когда ты вообще не замерз, а стоишь по пояс в снегу.

Помню в финскую — это был первый настоящий боевой опыт для нашей армии в новых условиях. Никаких кавалерийских атак, снайперы, противотанковые ружья и хитро замаскированная артиллерия, и танки, и необходимость вжиматься в землю. При каждом удобном случае приходилось ползти на брюхе или сидеть в холодной и промерзшей броне. Отличный комбинезончик, мне бы он тогда очень пригодился. Проведённые несколько часов на морозе, запомнились тем, как по рукам, после холода, мурашки бегали по онемевшим пальцам. Я это вспоминаю с большим ужасом, чем сгоревшие уши. Уши — это быстро, а холод к тебе подкрадывается часами и никакой возможности согреться, а потом боль в обмороженных частях тела.

Мы пришли. Не представляю, как это можно построить, тем более в горах. Размеры поражали. Больше двадцати башен, острых как пики, с внушительными многогранными навершиями и стреловидными шпилями. Когда подходили, мы видели только часть этого здания, всего пару башен, а само здание уходило вниз по склону в нескончаемый обрыв, где стоял густой туман. Возможно это и не всё строение, а оно тянется гораздо ниже. Перед нами были огромные ворота из камня, даже петли были из камня. Всё это строение было сделано из абсолютно чёрного массива и собаки предположили, что это обсидиан, хотя уверенны не были. Ширина ворот была метров пятьдесят, а высота метров двести. Сами ворота были не меньше пяти метров толщиной. Одна створка была наглухо закрыта, вернее её сделали закрытой, вырубив в скале, а вторая была распахнута настеж.

Прежде чем войти мы внимательно осмотрели всё вокруг. Закрытую створку действительно делали сразу закрытой, а открытая работала. С помощью домкрата нам удалось сдвинуть дверь на пару сантиметров, но псы решили больше ничего не трогать.

Как и раньше, все стены были покрыты свастиками и занимающимися этим остроухими толстяками. Метров через сто, прямо посреди строения была скала из белого камня. На верхней части скалы было изображение невероятно толстого мужчины, тоже с длинными лисьими ушам. Его уши были особо длинные, почти ослиные. Он сидел по турецки, скрестив ноги и держал руки на поясе. На лице было глупое и отрешённое выражение. Окружающие, и занимающиеся всё тем-же люди, его совершенно не трогали. Он направлял счастливый взгляд на картину, которая была над воротами.

На стене, уходящей в высоту еще метров на сто, было вырезано гигантское изображение боя. Это единственный рисунок, где они не занимались любовью. Центром картины был объятый пламенем наконечник стрелы в натянутом луке мужчины, который не только имел большое пивное брюхо и острые уши, но и развитые мышцы на руках и груди. Больше всего времени мастера потратили на наконечник стрелы. Он был очень хитро сделан, со множеством украшений и имел целую кучу зубцов, завитков и крючков. Почти в упор к горящему наконечнику было изображено чудовище, наверняка заражённый, только ещё более здоровый и уродливый чем все те, которых я видел вместе взятых. Позади чудовища были маленькие, мёртвые, остроухие люди, как целые, так и частями. Всюду было разбросано множество мечей, копий и луков, а за спиной стрелка стояли живые, держа в руках оружие. Мужчины и женщины здесь тоже были в пермешку и гневно смотрели на злобное чудовище.

В неброском углу стоял кубик из светлого металла, сантиметров пятьдесят, охваченный множеством толстых дуг из металла золотого цвета, белого, почти черного и почему-то розового. Не покраска, а именно розовый металл. Дуги были довольно толстые и переплетались в самых загадочных пропорциях. От него шло тепло и вокруг него была полоска преграждающие нам к нему путь. Чернота охватывала кубик, а дальше был скальный массив. Это часть башни сделана совсем по-другому. Передняя часть была перед скалой, а задняя часть, где и была вырублена ниша, уходила в гору. Даже если чернота не проходила внутри камня, нам надо будет прорубить проход метров в десять, на всю ширину черноты.

Блохастый и Доберман долго совещались, что делать. Я так понял, это была злая чернота, сродни той, которую мы преодолевали на танке. Они говорили что-то про расщепление углерода и про что-то непонятное, но главное уяснил тут что тут тоже временное смещение и побольше моего.

Пока псы спорили, я сел на ажурную вазу и снял один из башмаков, вытряхнул несуществующий камень. Поставил ногу в расшнурованный ботинок и занялся вторым. Скинул верхнюю часть тёплого комбинезона и завернул хвостом под зад. Достал бутерброд и термос, и принялся жевать. Положил на колени шапку. Как сидел, из положения сидя, побежал, выпустив из рук чашку с горячим кофе, прыгнул в черноту. Понёсся к кубику. Я боялся, что Доберман заподозрит мои приготовления и не пустит, и почти угадал. Пёс сделал огромный прыжок и попытался схватить меня, но его лапа скользнула по черноте, и он взвыл от боли, а я нёсся к коробке. Знакомое ощущение — горящая морда от выжигаемой щетины, бровей и ресниц. Ну здравствуй, сгоревшее ухо, ты за эти дни прилично отросло, не думал, что мне опять придётся испытать это ощущение.

Из расшнурованных башмаков я выпрыгнул и комбинезон не зря снял сверху. Башмаки были новыми, и комбинезон сейчас горел и разрывался. Лучше босые ноги, чем горящие ботинки. Главное не открыть глаза, когда ресницы горят, и не сделать вдох. Просто нужно перетерпеть, пока сгорает кожа вместе с нервами, а потом несколько минут будет почти не больно. Я впился руками в дуги. Одна оказалась раскалённой, другая невероятно холодной. Перетерпеть! Менять руки я не стал, да уже и не смогу разжать и сжать покалеченные пальцы. Стиснул кулаки как мог, и рванул по-собачьи, дергая всем корпусом, поволок тяжеленный кубик. Он сдвинулся. Всё горело, как тогда, в танке, уши, брови, ресницы и одежда. Я дергал и дергал, пока не почувствовал, что меня схватили за воротник, спину и штаны одновременно четыре сильные лапы. Я смог, я это сделал, и просто покрепче сжал кулаки, главное в последний момент не выпустить дуги прибора. Меня выдернули из черноты и разжали онемевшие пальцы.