Мы с Лехой Легавым уже собрали мешки с содой, сушенными специями, брикеты дрожжей. Уже и не знаю, что еще тут можно наскребать. Кажется, эти сусеки опустели конкретно.
Леху я знаю давно. Нас вместе доставили сюда из Польши с родителями. Но в отличие от меня, он не сирота. Его мать живет на базе и занимается обучением малышни — учит их читать-писать-слюни не пускать. Именно от нее, можно сказать, из первых уст, я знаю, что база стоит на пороге кризиса деторождения. Еще пару лет, и мы начнем вымирать быстрее, чем рождаться. Нескончаемая жизнь под землей прореживает наши ряды, выметает самых слабых, оставляя тех, чей генофонд приспособит человечество к пещерам.
Не хочу становиться подземным жителем. В фильмах ужасов времен Хроник подземные люди-мутанты всегда страшные и не в себе. Жрут друг друга и вообще больше на копрофагов похожи.
Я осиротела уже давно. Папа умер от рака легких, еще когда мне было двенадцать. Иногда мне кажется, что в командиры не берут тех, у кого живы родители. Словно есть какой-то невидимый пункт «сиротство» в разделе требований в должностной инструкции командира. Все, что осталось от папы, это входные ворота Желявы и глубокая печаль в душе. Когда мы покидаем территорию базы на время миссии, ребята стучат по бетонным стенам на удачу. Я же трогаю ворота, прося папу следить за мной на вражеских землях. Я никогда не чувствовала его присутствие, даже снов с ним не вижу, но мысль о том, что он стоит позади меня, дает мне сил держаться дальше, продолжать борьбу. Выживать.
Леха для меня, как старший брат, мы с ним даже внешне похожи. Оба светлые, и стрижки короткие. Вот только он ростом под два метра, а я ему едва до плеч достаю. Сорвавшийся трос с контейнера на складе полоснул его по лицу три года назад, и теперь вдоль левой стороны лица тянется длинный шрам, разделив бровь надвое. С ним он стал еще более брутальным.
Его мать относится ко мне как к своей дочери, она всегда радуется, когда я навещаю их групповые жилые отсеки. Когда Легавый закончил общую военную подготовку и стал новобранцем Падальщиков, ему дали место в казарме, а маму выселили из отдельной комнаты, потому что они предназначены только для семей. Теперь Тамара живет в общем спальном блоке на двадцать человек. Это еще комфорт. Есть блоки на шестьдесят персон, в основном он для инженеров. Я благодарна Тамаре за ее чуткость и внимание, удивительным образом она умудряется достать для меня откуда-то засахаренные сухари, приговаривая что в России всегда было принято почивать гостей только самым лучшим из хозяйства. Хотя я Падальщик, я сама могу ей таких вкусностей нанести, что она взлетит к небесам. Но я сижу с ней на железной двухъярусной койке и грызу этот маленький сухарь, и поражаюсь тому, насколько он до слез вкусный!
На базе люди эгоистичны и злы. Это неудивительно, в условиях вечной борьбы за выживание каждый сам за себя. Пример Тамары и Лехи убеждает меня лишний раз в широте русской души. Как бы я ни пыталась объяснить этот термин своим инакоязычным друзьям, не могу подобрать эквивалент для перевода. Душу мы понимаем по-разному. Приходится целые монологи на десять минут разводить, чтобы объяснить, что такое русская душа. Хотя, может, мои суждения расистски и все зависит от самого человека, а не от принадлежности к народу. Не знаю я. Да и вряд ли кто-нибудь даст четкое понимание, откуда берется милосердие.
Тамара с сыном приняли меня в свою семью сразу после смерти отца, а это доказывает, что мое командирство тут ни при чем. Лехе я благодарна до конца жизни, потому что в Падальщики меня именно он приволок, когда я была слишком разбита смертью папы, чтобы на ежегодном Распределении сделать выбор в пользу одного из четырех блоков.
Легавый выходит из-за угла, застегивая ширинку:
- Все хорошо. В раковину поссал, — говорит он.
- Я рада за тебя, — отвечаю я его излишней прямоте.
- Напомни, что там Федор хотел приготовить сегодня? — спросил Легавый.
- Что-то под загадочным названием «пицца».
- Это вкусно?
- Я так поняла, это что-то типа куска сухого теста, на который кидаешь все съедобное, что найдешь в холодильнике.
- Вот это подойдет?
Я беру из его рук коробку с надписью «Кисель плодово-ягодный». Я впервые читаю эти слова. Я не понимаю, что они значат.
- Черт его знает, но тут изображен какой-то красный плод. Наверное, что-то с помидорами? Берем!
Легавый складывает все в рюкзак. Мне кажется, что кроме помидора мы других овощей и фруктов не знаем. Просто помидор — смешное слово, запоминается легко. По-ми-дор. А к чему запоминать названия того, чем мы едва ли пользуемся? Я залезла в следующий ящик, там тоже было пусто. Кажется, и этот дом мы уже хорошенько вычистили. А потом мне на глаза попалась какая-то завалявшаяся в пыли стеклянная банка, которую кто-то не заметил в предыдущий визит. Я вытащила ее из-под груды пожелтевших газет, уже рассыпающихся от прикосновения, стряхнула грязь и прочитала вслух.
ebooksa