Крест Иоанна Кронштадтского

– Что ж. Дай-то бог.

Глава 24

– Павел Евграфович, что же теперь делать? Вы думаете, это из-за креста Лиду убили? – взволнованно спросил Николай, возвращаясь в кабинет. Он только что проводил Лелю на выход.

– Да. Голову могу дать на отсечение, хотя доказательств пока никаких, – качнул головой Кочергин. – Крест – нешуточная ценность, знатоки за него большие деньги могут заплатить. А интерес он может представлять именно для коллекционеров. И потом, крест в семье хранился тайно, о нем не рассказывали, его берегли как святыню. Да и как показала экспертиза, Артемьеву перед смертью пытали. Понимаешь? Все одно к одному.

– У нее хотели выпытать, где хранится крест? – переспросил бледный Коля, которому память услужливо подсунула образы изуродованного девичьего тела.

– Возможно. И она эту тайну не открыла. Предпочла погибнуть, – задумчиво проговорил капитан.

– А Леля так просто отдала! – с горечью воскликнул Николай.

– Да, отдала. Первому встречному. И где теперь его искать? – мрачно проговорил Кочергин, потирая привычным жестом щеки.

– Может, у смежников пробить Абрамова этого, Леонида Сергеевича? – предложил лейтенант, прямодушная натура которого всегда требовала простых ходов и решений.

– Почему бы и нет? – махнул рукой Кочергин. – Хотя подборку аферистов и воров, подходящих под описание Лели Артемьевой, подготовь, пусть посмотрит, вдруг кого-нибудь опознает. И парнишку этого надо допросить: где, когда, при каких обстоятельствах видел Лиду с этим типом. Может, он еще какие-нибудь детали добавит.

В ярко освещенной комнате вокруг овального, накрытого темной скатертью стола сидели три женщины с похожими правильными чертами лица и одинаковым суровым выражением серо-зеленых глаз. Перед ними у стола стояла девушка с понурой головой и заплаканным лицом, в пестром ситцевом платье, с одним спущенным носком и небрежно завязанным на конце косы бантом – Леля Артемьева.

– Как ты могла? Зачем? По какому праву? – Голос матери звучал холодно, обвиняюще, словно голос сурового судьи.

Тетки, ее родные любимые тетки, такие добрые, такие с детства дорогие, сидели рядом с мамой с такими же чужими и отстраненными лицами.

Леля тихо плакала, не имея сил ответить. Вчера мать зачем-то полезла в тайник. Хотя со дня смерти Лиды она делала это часто. Просто Леля легкомысленно забыла об этом, когда отдавала крест. И вот тогда-то все и началось. Леля, конечно, сразу же во всем призналась, рассказала и про офицера госбезопасности, и про следователя Кочергина, и про секретные документы, а мать, выслушав ее, отвесила ей звонкую, размашистую пощечину. Она ничего ей не сказала, а молча ушла к себе и больше из комнаты не выходила. Леля от обиды и страха плакала в столовой. Они жили в отдельной квартире, небольшой трехкомнатной квартирке, которую папе дали перед войной. Мама в одной комнате, они с Лидой в другой, и еще у них была общая комната, столовая, она же гостиная.

Когда слезы закончились, Леля набралась смелости и постучала к маме. Та не ответила. Леля просила под дверью прощения, объясняла свой поступок, обещала, что завтра им принесут заключение следствия. Ничего не помогало. Мама не отвечала. Леля так и уснула на диване в столовой. А утром приехали тети, Ольга Аркадьевна и Вера Аркадьевна. С Лелей они даже не поздоровались, а молча прошли в комнату и сели за стол. Наверное, мама позвонила им вчера ночью, когда Леля уснула.

Такого в их дружной семье еще никогда не было. Как бы дети ни шалили, как бы строго их ни наказывали, они всегда чувствовали, что их любят, что они часть семьи. Что вокруг них родные любящие люди, которые всегда придут на помощь, пожалеют, помогут. Что рядом всегда семья, большая, дружная, сплоченная. Раньше ее объединяла бабушка, она была цементом, скрепляющим их всех. Потом ее не стало, но чувство сплоченности не покидало их, и вот сегодня мама и ее сестры были, как и прежде, единым целым, а она, Леля, почему-то вдруг почувствовала себя одинокой, отторгнутой, беззащитной.

– Мы ждем, – поторопила, словно бросила в нее камень, мама.

– Я хотела как лучше. Чтобы Лида… – Леля не знала, что сказать в свое оправдание.

Вчера, когда она поняла, что мама не откроет и не простит, Леля долго сидела в комнате и думала, думала. Одна в темной гнетущей тишине. Включать свет она не решалась, есть тоже, ей казалось, что она не имеет права что-либо делать.

Вчера в этой пугающей равнодушной тишине ей в голову пришло много разных мыслей. Серьезных, взрослых, какие до сих пор редко ее посещали. Она вдруг задумалась, стоило ли так безоговорочно доверять незнакомому человеку, даже если он был в форме, и полагаться на его обещания. Возможно, не нужно было верить словам, не подкрепленным доказательствами, и принимать как данность, что если он был знаком с Лидой, то обязательно хорошо к ней относился. А если наоборот? А если следователь прав? А если ему действительно был нужен только крест? И потом, откуда он узнал о нем? Рассказала Лида? Почему Леля так легко в это поверила – потому что сама бестолковая болтушка? Но ведь Лида была другой. Она всегда была ответственной, осторожной, вдумчивой, серьезной, не бросалась словами и не делилась своими секретами даже с ней. Их бабушка часто повторяла в детстве пословицу: знают двое, знает и свинья. Лида эту истину усвоила, а вот Леля нет. Уже не говоря о чтении Иоанна Кронштадтского, который говорил: как можем мы рассчитывать на то, что кто-то будет хранить наши секреты, если мы сами их не умеем хранить. В том смысле, что делимся ими с окружающими по секрету. Леля никогда об этом по-настоящему не задумывалась. Ей больше нравилось в школе и комсомоле. Там всегда говорили, что человек должен быть честен, должен доверять своим товарищам, что секреты – это глупость и жеманство, честному человеку скрывать нечего. Так Леля и жила и считала, что все советские люди так живут. А бабушка – просто пережиток другого времени и потому ничего не понимает.