– Отвяжись, – бросил Бертиль, продолжая скрести.
– Мама уже совсем собралась.
– Ну и?
Эрик опустил ворот свитера:
– Почему ты не хочешь ее уговорить? Может быть, она передумает.
Бертиль перестал тереть шкурку и обернул к Эрику заплаканное лицо:
– Говорил я с ней, упрашивал, умолял, но тут ничего не поделаешь. Мы стали для нее недостаточно хороши.
Эрик отвел глаза.
– Она
– Может, ты все-таки попробуешь?
– Нет. Все кончено. – Бертиль снова занялся работой. – Ты хоть понимаешь, сколько раз твоя мать ставила меня в смешное положение? Понимаешь, как надо мной смеялись?
– Я думал, что ты не придаешь этому значения.
– Честь для человека самое главное. Понимаешь ты это? – Он с такой силой швырнул в ванну скребок, что тот шлепнулся в растворитель, подняв фонтан брызг.
Эрик испуганно посмотрел на отца, затем повернулся и со всех ног бросился к лестнице.
– Эрик! – позвал отец. – Прости, Эрик!
Открыв дверь в ванную, Эрик услышал доносившийся из душевой кабинки шум воды. За запотевшей стеклянной стенкой кабинки маячил силуэт маминой обнаженной фигуры. Войдя в ванную, Эрик направился к ней. Она стояла с закрытыми глазами и смывала с волос мыльную пену. Эрик заметил оставшийся от кесарева сечения шрам, который узловатой чертой пересекал ее живот. Корявый шов. Выполнен кое-как. Как завороженный Эрик уставил взгляд на чернеющий треугольник волос внизу, заканчивающийся кисточкой, с которой струйкой стекала вода. Он увидел на внутренней стороне бедра синяк размером с мизинец и подумал, откуда бы он мог взяться.
– Эрик! – испуганно воскликнула мама, открыв глаза. Она торопливо повернулась и встала к нему боком. – Что ты тут делаешь?
Эрик заморгал, но ничего не ответил.
– Ты же знаешь, что тебе не велено заходить в ванную, когда я моюсь.
– Извини, – пролепетал он, опуская голову. – Я только потому, что ты скоро собираешься уезжать.