Прощённые долги

22
18
20
22
24
26
28
30

– Вряд ли… Ни с какими водопроводчиками и электриками она дела не имеет, да и дома почти не бывает, особенно в последнее время. Мама Лара вообще оберегает Дашку от жизни. Чтобы великая пианистка да вдруг мастера вызывала, общалась с ним… Ни в коем случае! Дашенька выше этого. Она на облаке живёт.

За окном, едва не ударяясь о стёкла, с истошными криками носились чайки. В светлеющем небе мелькали их белые крылья и чёрные головы с разинутыми клювами. Свинцовые воды с белыми гребешками накатывались на берег из неоглядной дали Финского залива. Где-то на горизонте медленно плыл длинный сухогруз.

В кабинет вошла Лика, тоже в халате до пола, с перекинутой через плечо косой. Все разом повернулись к ней, а сама хозяйка с опаской поглядывала на Филиппа с Тимом. Их форма вызывала у Лики тихий ужас.

– Как там Андрей? – Захар встал и взял жену под локоть. – Получше ему? Наверное, в больницу нужно ехать. Только вот что там говорить, пока неизвестно. Они же сразу телефонограмму дадут. Надо хотя бы всем нам между собой столковаться, чтобы в лужу потом не сесть.

– У него температура ползёт, – всё так же испуганно ответила Лика. – Десять минут назад была тридцать семь и восемь, а сейчас уже – тридцать восемь и три. Андрей меня попросил вас всех к нему позвать.

– Давайте-ка, сходим! – решил Горбовский.

Лика пропустила всех через маленький коридорчик в другую комнату, а сама ушла в ванную стирать бельё, включила машину.

Озирский лежал на софе Леонида Горбовского, который сейчас служил в Москве, в роте почётного караула. Его куртка висела рядом, на стуле, а туфли стояли на паласе. Андрей вовсе не был опечален. Наоборот, когда все вошли, он сел, прислонившись спиной к пёстрому ковру, занимающему всю стену комнатки. Рядом с постелью горел торшер под шёлковым оранжевым абажуром.

– И чего вы меня сюда уложили? – Он быстро вытащил из-под мышки термометр и сунул его в футляр. – Я уже не достоин с вами разговаривать?

– Сколько набежало? – подозрительно спросил Готтхильф.

– Тридцать восемь и шесть, – ответил Всеволод, достав градусник. – А куда тебя, интересно, нужно было класть в таком виде? Или ты скажешь, что это всё пустяки?

– Надо всё-таки в больницу съездить, провериться. – Филипп похлопал Андрея по локтю. – Я не могу поручиться, что с тобой сейчас всё в порядке. Повышенная температура – реакция на ожог и на инфекцию, внесённую гвоздями. Ну, и Г-50 тоже свою роль сыграл. Пусть тебя, от греха подальше, обследуют.

– Всё равно сбегу, Обер. – Андрей нетерпеливо дёрнулся. – Я чувствую себя абсолютно нормально. Температуру в один момент собью, и нечего панику поднимать. От меня в больнице всегда одни проблемы. Кроме лечения, нужно обеспечивать ещё и охрану. Нервные врачи – это опасно, не находите?

– То-то ты с простреленной грудной клеткой на шестой день сбежал, а на седьмой у тебя температура сорок! – Захар погрозил Озирскому пальцем. – На то они и врачи, чтобы лечить, а охрану мы обеспечим. Если всё будет нормально, тебя выпишут быстро. А о том, чтобы я тебя такого из своей квартиры выпустил, не может быть и речи. Ещё неизвестно, какова будет реакция на отраву. Когда я в «Кавказском» принял препарат «Г»… Какой номер? – обратился Захар к Филиппу.

– Третий, – хмуро ответил тот.

– Да, Г-3! – даже обрадовался Захар. – Так потом меня качало дней десять. Пришлось в отпуск срочно идти, и после ещё капельницы ставить. Так что. Андрей, не пререкайся. Лучше потолкуем по делу. Ты знаешь, что ваш с Севкой разговор в ночь на тринадцатое сентября от корки до корки записали на диктофон? Вы с ним где встретились тогда?

– Мы вместе приехали от станции Новая Деревня. Я как раз из Песочного возвращался, – Андрей покосился на молчаливого Готтхильфа. – Севыч меня и привёз к себе в квартиру. Потом мы пошли в его комнату… Мужики, дайте прикурить, а то у меня пальцы не гнутся. Ага, спасибо… Так вот, я могу уже объяснить, каким именно образом это получилось.

– Ты можешь объяснить?! – опешил Захар.

Всеволод даже икнул от неожиданности:

– Ты что, знаешь? Тогда почему не сказал мне?