Густав взял короткую паузу, передохнул. Видя, что Соболь ошарашен и переваривает услышанное, продолжил, уже не так частя:
– Мы только приступили, зимой прошлого года. Начали создавать опытный образец недалеко от Дахау. Но потом – наступление, все закончилось, нас освободили. Конечно, все разбомбили, но у меня остались чертежи и другие разработки. С этим я пришел в Берлине к вашему… к вашим… Я мог уничтожить их сам… Но, понимаете, мне хотелось доказать преданность… Принести пользу, пусть бы моим талантам нашли более мирное применение, ведь нацизму конец… А то, что я принес, заинтересовало вашу государственную безопасность. И уничтожить проект в зародыше никто не дал. Признаюсь, я был наивен, до сих пор кажусь себе смешным… – Густав совсем по-детски чмыхнул носом.
– Дальше, – подбодрил Павел.
– Ну, дальше мою работу уже курировали чины из МГБ. Этой зимой поступил приказ работы в Германии свернуть, все перенести то ли в Москву, то ли под Москву… Моя задача – проследить за тем, чтобы все разобрали, упаковали в ящики и контейнеры. Особое внимание контейнерам с веществами, особое внимание… Был я при погрузке в вагон. Сам опечатывал. За транспортировку, как я понимаю, отвечали сотрудники МГБ…
– …А вагон со всей этой опасной ерундой прицепили к трофеям Жукова, – закончил за него Соболь, но произнес эту фразу для себя, на родном языке.
– Э, Павло, чего там такое? – окликнул его Борщевский.
– Худо дело, Иван, – произнес Павел, снова отмахнулся: – Ты погоди пока, все объясню. Еще пара вопросов. – И опять перешел на немецкий: – Как ты узнал о пропаже груза?
– Уже в Москве, совсем недавно. Меня доставили туда раньше. Только я сразу вам должен сказать, даже заявляю: не думал, что ваше коммунистическое руководство решит поставить производство такого смертельного оружия на поток! Богом клянусь, я просто собирался дать свидетельства о преступлениях нацистов, когда все это показывал! А меня очень быстро взяли в оборот, я опомниться не успел. Все равно до конца не хотел понимать: люди, победившие нацистов, собираются производить точно такое же оружие массового поражения, с помощью которого Гитлер планировал уничтожить полмира! Он не успел, понимаете? И теперь что же, его опыт и методы решили перенять победители? Я пытался затягивать процесс – мне намекнули на саботаж. Понимаете вы или нет, о чем я? Меня нацисты посадили в концлагерь, чтобы я способствовал созданию химического оружия! А коммунисты грозили таким же лагерем, если вдруг заподозрят в нежелании делать то, что я делал при нацистах! Я запутался! У меня это не укладывается в голове! Я ученый, понимаете, ученый! Не нацист, не коммунист, обычный ученый!
Винер не кричал – говорил громким шепотом. Соболь, тоже не до конца переварив услышанное, спросил, чтобы снять последние вопросы:
– Как я понял, ты доказал Лужину и Ковалю, что твое оборудование не сгорело?
– Доказал. Там было не очень много ящиков. Говорю же, экспериментальный вариант… Игрушка, если хотите…
– Хороши игрушки. Ты руководил погрузкой. Сколько там всего мест?
– Все умещается в кузов одной грузовой машины.
Соболь щелкнул пальцами левой руки. Теперь он нашел ответ на вопрос, который они с Борщевским задавали друг другу еще днем.
– Ясно все. Слушай, а за каким лешим этой музыкой МГБ занимается? Вроде армия должна, это же оружие, оборона…
– Бог знает, – честно ответил Винер. – Сначала я имел дело с военными. Но потом появились чины из государственной безопасности. Я думал, так и надо…
Соболь убрал пистолет в карман.
Больше немец его не интересовал. Павла даже не тревожило, что Густав может их выдать. Наоборот, сейчас этот ход казался единственно правильным.
– Там серьезное дело, Иван. Объясню позже, сам не до конца понял, почему именно такой расклад. Главное – теперь легко прокачать, где Ржавый залег.
– Почему именно теперь?