Соболь приближался к ним не спеша, словно только завершил тяжелую неблагодарную работу и теперь расслабленной походкой направлялся на заслуженный отдых.
– Там? У Милки?
– Больше негде. Верно все.
– Где сам?
Павел на ходу кивнул куда-то за спину.
– В доме?
– Почти. – Он подошел совсем близко и, к немалому удивлению Гонты, проговорил без особого энтузиазма: – Здорово, командир. Гляжу, приласкали органы.
Рука, которую пожал майор, оказалась вялой. На привычного Павла это все было совсем не похоже. Хотя… в подобном состоянии Соболя видеть случалось. Обычно взводный выглядел так, когда возвращался либо с потерями, либо – с неудачей, готовясь оттарабанить о том, что поставленная задача не выполнена.
– Павел! Где Ржавский?
– Там. – Соболь повторил тот же жест.
– Заклинило? – гаркнул Борщевский.
Он уже стоял к Ковалю спиной.
– Не ори. – Голос Павла звучал глухо и угрюмо. – Труп в коляске, мотоциклетной. Мы твой аппарат одолжили, командир…
Гонта ощутил, как земля очень не вовремя уходит у него из-под ног.
–
– Туда ему и дорога.
– Не смешно, Соболь! Зачем? Как…
– А вот так! – окрысился вдруг Павел. – Не успел я! Хочешь – суди и казни, командир! У него вальтер под кроватью, запасной. Заварушка там вышла, я недоглядел, каюсь. Попало ему ножичком. Только зашить можно было – он сам не захотел! Заорал – врешь, мол, не возьмешь! Амнистию поломал, сука… Это я, значит… Про меня такое… Потом дуло в рот – мозги под кровать. Вот так, – и добавил, совершенно не к месту: – Милка придет домой, то-то убираться…
– Какая амнистия? Для кого амнистия?
Теперь и Гонта стоял спиной к подполковнику.