– Мне бы кто растолковал, какого рожна происходит, – проворчал Коваль.
Ночь освещали только фары двух автомобилей. В их свете появилась человеческая фигура, которая быстро шла от пакгауза.
– Товарищ подполковник!
– Что там еще, Аникеев? – недовольно спросил Коваль.
– Осмотрели кругом, как вы и приказали.
– Ну?
– Человек в пакгаузе.
– Какой, к чертовой матери, человек?
– Не знаю, – хрипловато отрапортовал Аникеев, невысокий офицер с капитанскими погонами, и, чуть помолчав, добавил: – Пьяный, похоже.
Коваль сплюнул, зыркнул на тихо стоящего рядом сутуловатого железнодорожника:
– Николенко, кто там у тебя?
– Не могу знать, – выдавил тот.
– Начальник станции, а не знаешь, что у тебя в хозяйстве творится? Может, ты чужое место занимаешь, а, Николенко?
– Да не развожу я здесь пьяных, ну товарищ подполковник! – заныл Николенко. – Мало ли кто тут может быть! Охрану-то сняли! Грузчики работали. Может, из них кто завалялся…
– Вот именно – завалялся! – согласился Коваль. – Ладно, пошли глянем. Лужин, будьте тут пока. Растолкуй своему, гм, нашему немцу, что тут к чему, раз уж последнее слово за ним остается.
Лужин заговорил с Густавом по-немецки, подтверждая самые худшие его опасения. Водитель ЗИСа и немолодой сержант, шофер машины Коваля, курили и о чем-то тихо переговаривались. Остальные двинулись к пакгаузу, следуя за лучом фонарика в руке Аникеева.
Когда вошли, он сразу же направил пучок света на мужчину в грязных галифе, таких же замызганных сапогах, старой телогрейке и картузе, наполовину закрывавшем лицо. Он лежал, точнее – валялся на деревянном поддоне, уложив под голову свернутый в несколько раз мешок, а другим прикрывшись, словно одеялом. Коваль присел, и его тут же обдало густым перегаром, хотя дышал спящий ровно. Видать, спал крепким безмятежным сном основательно выпившего человека.
– Тьфу, зараза! – проговорил в сердцах начальник станции, разглядев спящего получше.
– Знакомый?
– Ванька это, товарищ подполковник! Борщевский Ванька, грузчик тутошний.