Кавказская слава

Приовский не унимался. Отхлебнув из вновь наполненной чарки, он ткнул сжатым кулаком в сторону командира второго батальона:

— Первый не Кульнев, первым он был — Мадатов! Он когда при Кобрине саксонцев побил?

— Пятнадцатого, — не задумываясь, отозвался Валериан.

— А Кульнев при Клястицах?

— Девятнадцатого июля, — так же быстро ответил сидевший через четыре человека Новицкий.

Ланской засмеялся:

— Конечно, конечно, первыми всегда и везде мы — Александрийский полк! Черные гусары! Но ведь Яша-то об этом не знал. Опрокинул он этого Удино и кинулся следом. Считай, полтысячи пленных взял!

— Девятьсот! — почтительно наклонив голову, поправил командира Новицкий.

— Видишь, Приовский! Кульнев еще честно докладывал. А я так, признаюсь, вовсе тысячу написал бы, для ровного счета.

— Не боимся Удино! — высоким звонким голосом запел на другом конце стола весельчак штабс-ротмистр Павел Бутович.

— Он для нас ничто — говно! — подхватили хором собравшиеся вокруг него поручики и корнеты.

— Гусары — молчать! — гаркнул внезапно нахмурившийся Ланской. — Вы этого покушать еще не успели! Кого мы били? Австрияков с саксонцами?! Шварценберга с Ренье?! Подождите, пока до самих французов мы доберемся.

— Старая гвардия — сильный враг. Очень сильный, — поддержал генерала Приовский; он тоже прошел первую польскую кампанию, был при Аустерлице, Прейсиш-Эйлау, Фридланде и теперь, мрачно уставившись в едва поскобленные доски столешницы, шевелил губами, вспоминая, видимо, минувшие годы и битвы.

— Нам еще повезло, что самого-самого среди них нет, — продолжал тираду Ланской.

— Наполеон с армией, — возразил удивленно Валериан.

— Наполеон — да. А маршалы?

— Даву, Ней, Мюрат, Удино, Бертье… — Новицкий высыпал россыпью фамилии знаменитых помощников французского императора.

— А-а! — отмахнулся рукой Ланской. — Видел я их. Хороши, но… Был там еще один. Погиб он три года начал. Ноги ему ядром оторвало, как Яше Кульневу…

Он допил чарку, бросил на стол и быстро, широко перекрестился. Офицеры молчали, ожидая, пока командир заговорит снова.

— Говорили потом, что все, кто остался, лишь мелкая монета, на которую разменяли одного Ланна.