— Почему же он согласился меня принять?
Георгиадис усмехнулся:
— А почему он взял и Рыхлевского? Алексей Петрович хорошо знает и армию, и двор, и многое другое, что именуют государственной службой. Вполне мог рассудить и так, что все равно не оставят его без надзора, так уж лучше он будет знать наверное, чьи глаза следят и чье перо пишет. Но нам с вами необходимо прежде всего развязать узел куда более существенный. Вы решительно собрались предложить руку и сердце вашей родственнице?
Новицкий вспыхнул и начал уже привставать, но холодный взгляд визави словно пришпилил его к обивке.
— Я предполагал, что это мое личное дело, — процедил он, с трудом размыкая зубы.
— Что касается вашего сердца — да. До тех пор, пока оно сохраняет верность присяге. А вот рука ваша, и тем более голова уже, Сергей Александрович, принадлежат не вам одному. Да что же я вам объясняю! Будь вы по-прежнему гусарский ротмистр, вам пришлось бы непременно представить вашу невесту офицерскому собранию и ждать решения ваших товарищей.
— Я уверен, что фрейлина ее императорского величества…
— Не нанесет урон чести любого полка армейского или гвардейского, — подхватил Артемий Прокофьевич с любезной улыбкой. — Не могу оспаривать очевидные вещи. Но наша с вами деятельность требует иной, более строгой оценки. Я не буду спрашивать вас, на какие средства вы собираетесь содержать супругу, привыкшую к роскоши императорского двора. Уверен, что вы сами уже задавались этим вопросом. Но есть еще и привходящие обстоятельства. Для успешного исполнения наших обязанностей нам с вами надобно быть людьми как можно более незаметными.
— Для друзей или для врагов?
— Если мы продолжаем наши служебные отношения, то единственный ваш друг — это я. Остальные — неприятели, явные или возможные. Соединившись же с Мухановой, вы тотчас же цепляете к себе шлейф различных историй…
Сергей нетерпеливо подвинулся.
— А! Вижу, вы осведомлены! Тем лучше. Сергей Александрович, позвольте быть вполне откровенным. У вас две возможности: либо продолжать наши отношения, оставаясь до поры до времени человеком свободным, либо возвращаться в свою усадьбу, откуда я так опрометчиво вас сманил.
— Есть и третий путь, — начал было Новицкий.
— Нет его, нет. Место в канцелярии Рыхлевского нужно мне для
Георгиадис поднял цилиндр, встал, откланялся и вышел из номера. Новицкий остался сидеть, сгорбив плечи и уронив подбородок на грудь…
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Минас Лазарев, довольно щурясь, оглядывал сидевшего напротив генерала в форме александрийских гусар. Черный доломан едва просвечивал сквозь серебряные шнуры и шейтаж[28], высокий воротник, отделанный красным галуном, плотно охватывал мощную шею; курчавилась пышная шевелюра, широкие черные бакенбарды сбегали к уголкам рта, плавно перетекая в лихо завитые усы, поддерживавшие выгнутый луком нос. Князь Валериан Мадатов заехал навестить старого друга, которому был обязан первыми шагами по ступеням военной карьеры.
— Я рад! Я вижу — мальчик стал настоящим мужчиной! Мне кажется, что легче пересчитать звезды на небе, чем у тебя на мундире.
За минувшие полтора десятилетия Лазарев постарел, побелел и согнулся, а потому не стеснялся говорить «ты» человеку, которого помнил еще семнадцатилетним подростком.
Валериан широко и радостно улыбнулся в ответ. В этом доме он не видел причин таиться и притворяться. Его успехи были общей удачей всех родственников и друзей, всех армян Карабаха и, конечно же, армянской общины Петербурга. Гость мог гордиться собой и хвастать, зная, что именно этого ждет довольный хозяин. Лазаревы помогали ему освоиться в гвардии, в Петербурге, и теперь могли видеть, что их усилия, их деньги не канули, не распылились, а возвращаются с хорошим процентом.