Так же сурово глядела на меня бурёнка из-под руки доярки.
Секретарша Мурэина, зашедшая узнать, не нужно ли мне чего, спохватилась:
— Я же говорила, чтобы сняли это. — Она приставила к стене стул, чтобы убрать плакат.
— Оставьте, не мешает, — остановил я.
— Несолидно вроде бы… — сказала она нерешительно.
— Почему же? — Я улыбнулся. — Любое рабочее место надо содержать в чистоте.
Секретарша ушла, пожав плечами.
Коломойцев был вызван на восемь часов. Ясился он в десять.
С первого взгляда этот парень, производил странное впечатление. Шляпа с небольшими, загнутыми вверх полями, и при этом-замасленная куртка, штаны с пузырями на коленях, заправленные в сапоги. Сапоги же — шевро, надраенные до блеска. Как он сохраняет их в чистоте на разбитых, грязных дорогах? Я поинтересовался.
— Я же в машине, — ответил он, несколько озадаченный моим вопросом, и сказано это было таким тоном, будто ездил он на «Чайке» по вымытой, чистой Москве.
Длинные, спутанные волосы, чуть подкрашенные.
И прямо-таки дворянские баки и усы — холёные и аккуратно подстриженные. Кисти рук тонкие, длинные, но загрубелые от баранки, чёрные от машинного масла. Во рту — погасшая трубка…
Во всем его облике, где соседствовали крайности, пожалуй, самым примечательным являлись глаза. Светло-голубые, при сильном освещении они светлели ещё больше и казались прозрачными.
Во всяком случае, шофёр совхоза «Маяк» выглядел необычно.
Я попросил его рассказать о том злополучном вечере, когда они выпивали в доме Залесских, а потом у него.
—Вы считаете, — спросил он, поглаживая, бритый подбородок, если бы мы не выпили, Аня не решилась бы на это?
— Меня интересуют подробности. Детали.
— Но я уже рассказывал…
— Повторите, пожалуйста, ещё раз.
— Знаю, — усмехнулся он, пыхнув погасшей трубкой, — ловите на деталях.