— Маша, что вас толкнуло пойти к Захару Емельяновичу? — Девушка встрепенулась. — Ну, когда вы сказали ему, что не верите в самоубийство Залесской?
— Пошла… Пошла, конечно… Непонятно все это. Получается, что ни с того ни с сего… — Завражная говорила сбивчиво. — И Серёжку жалко… Валерий Георгиевич очень тосковал. Оградку поставил и уехал… За один день все прахом… Вот и пошла…
— Может быть, у вас все-таки есть какие-то соображения, подозрения?
— Ни с того ни с сего получается… — повторила Завражная.
Да-а, вот и поговорил с ближайшей подругой Залесской. В голове мало что прояснилось, а в душе — осадок.
Ключа к девушке не подобрал. И удастся ли подобрать? Даже не знаешь, кого винить — себя или её. А может быть, никого? Есть люди, показания которых стоят очень мало.
Их внимание слабо фиксирует события, происходящие вокруг.
…Около двенадцати ночи ко мне зашёл Мурзин. Он тяжело сел на стул и некоторое время растирал колено обеими пятернями.
— С утра ничего. А к вечеру прямо огнеу жжёт, — сказал он, как бы извиняясь. — Ну, давайте, что там надо подписывать.
Я дал ему протокол допроса. Емельян Захарович достал очки и стал читать медленно и внимательно запись беседы. Внизу каждой страницы ставил подпись-полностью фамилию. На лице — никаких эмоций. Словно газету просматривал. Кончив читать, ни слова не говоря, написал на последнем листке: «Протокол мною прочитан. Показания с моих слов записаны правильно. Право делать замечант, подлежащие занесению в протокол, мне разъяснено. Е. Мурзин».
Я был озадачен его осведомлённостью в нашей казуистике.
Директор совхоза снял очки, положил в футляр.
— Вот вы спрашивали, почему я написал письмо прокурору республики. Иной раз погубить человека — проще простого. Грубо обойтись. Забыть на какое-то мгновение, что перед тобой живая душа. Что, например, с одним моим другом произошло? Много мы вместе вынесли, хлебнули горя — на сотню бы хватило. И в войну тоже. Я получил пулю в правое лёгкое. Его засыпало. Контуженный, две недели лежал. Потом опять встретились в одной роте. До Праги дошли вместе… Мне что, я лихой кавалерист. А он на нервах держался. Голова — не чета многим теперешним профессорам. Но ничто не проходит даром. Сам иной раз удивляюсь, как это я после всего кручусь, дела какие-то делаю, радуюсь, кого-то ругаю, снимаю стружку, детей нарожал, внуков нянчу… А у него отложилось, — Емельян Захарович покрутил пальцами возле виска. — Душевное смятение. Тоска. Мне. жена его писала. Тоже скажу вам, выстрадать столько и держаться настоящим героем… Короче, заболел человек. Она его с трудом уговорила пойти к врачу. Что в таких случаях делать надо? Поднять настроение, создать обстановку, послать на курорт, в санаторий, я не знаю, куда ещё там. Посоветовать чем-то заняться. Лыжи, рыбалка, может быть-цветочки разводить. Ведь отвлечься можно чем угодно. Врач вместо всего этого говорит: «Мы вас можем поставить на учёт, сообщим на работу, а они там уж пусть сами делают выводы». А он к тому времени опять был в зените славы. Нет, вы можете себе представить, как это подействовало на него? Выходит, врач не оставил ему надежды… Удивительно, где были люди, что трудились рядом? Я бы во все колокола звонил. Окружил бы его соответствующей обстановкой… Потом, когда его не стало — он наложил на себя руки, — возносили до небес. Кого, мол, потеряли, невозместимая утрата… Жаль, я обо всем узнал слишком поздно. Человека уже не было. Но все равно так дела не оставил. Написал в Минздрав… О враче…
— Ну и как отреагировали на ваше письмо?
— Врача от работы отстранили. Такого психиатра не только к больным, к нормальным людям нельзя на пушечный выстрел допускать. Видите, невнимание иной раз оборачивается трагедией… Нельзя быть равнодушным. Вот только получается у меня не очень весело: второй разпишу, когда человека уже нет.
— Он поднялся: — Я вам больше не нужен сегодня?
— Спасибо, что зашли. Не забыли…
— Таких вещей я не забываю.
Мы простились. Мурзин вышел, припадая на ногу сильнее обычного.
Признаться, судьба этого человека меня заинтересовала не на шутку. Хорошо бы разузнать о его жизни подробнее…