Еще никогда мне не приходилось испытывать такой досады, близкой к обескураженности. Вопреки всем прогнозам, дела в Крыму шли из рук вон плохо. Если раньше русские, не желающие признавать очевидного превосходства европейских наций над своим варварским народом, доводили нас до отчаяния своим упрямством, то теперь у них появился некий таинственный союзник, который приводит нас в ужас своим военным искусством. Несколько дней в Крыму творилось что-то непонятное и мои министры плохо скрывали свою растерянность, не в силах признать, что они ничего не понимают. И что хуже всего – нашим солдатам пришлось действовать против неведомого врага в полном одиночестве. Турки оказались трусливы и ненадежны, гнать в бой их можно только тыкая в спины штыками, а французы взяли паузу на так называемое «изучение ситуации», и все это время вели себя с неоправданной пассивностью, почти не оказывая помощи нашему экспедиционному корпусу.
А последние известия, буквально только что поступившие из Парижа, и вовсе привели наш кабинет в замешательство: союзник русских неожиданно перешел в наступление, наши войска под Севастополем оказались полностью разгромлены, потери просто чудовищны, все наши солдаты в Крыму погибли или попали в плен. При этом французские войска опять уклонились от боя, предоставив британских солдат своей судьбе. Что уж там и говорить, что и на меня лично все эти новости также подействовали крайне угнетающе. Нехорошее предчувствие скреблось в душе – слишком уж все это было странно и необъяснимо… Ведь кто бы мог подумать, что у русских вот так, вдруг, объявится какой-то неведомый союзник! Ведь мы сделали все, чтобы превратить эту нацию в изгоя и чтобы при слове «русский» начинали плеваться во всех столицах Европы.
Но об этом новом союзнике русских, некоей Великой Артании, никто прежде не слышал, а потому складывается впечатление, что это на нас ополчились все небесные силы во главе с Господом Богом, неожиданно встав на сторону России. Было в происходящем что-то иррациональное, тревожное, мрачное и тяжелое – словно черная туча заслонила своим краем солнце над нашей великой империей, грозя затянуть все небо и погрузить Британию в беспросветный мрак… Думаю, что эту смутную угрозу ощущали все, даже лорд Пальмерстон, который до последнего момента продолжал гнуть свою линию в отношении русских, и только сегодня, после того как стало известно о нашем поражении в Крыму, как-то примолк и стушевался.
Мой муж, который изначально был противником нашего участия в этой войне, пребывал в задумчиво-мрачном расположении духа. Когда он поднимал на меня глаза, то во взгляде его явственно сквозило: «Я же тебе говорил, Викки…». В Виндзорском замке воцарилась гнетущая атмосфера. Нет, траурных настроений не наблюдалось, но в воздухе повисла невидимая пелена тревоги… Единственный вопрос, который мы задавали Господу в своих молитвах: «Кто он – этот Великий князь Артанский мистер Серегин и чего он хочет от нашей старой доброй Англии?»
Несколько раз я собиралась поговорить с мужем, но что-то меня все время останавливало. Это «что-то» жило во мне, хоть я пыталась изничтожить, задушить его на протяжении многих лет. Но оно лишь пряталось, давая временную иллюзию, что его больше нет… На самом деле именно оно – такое живучее, что его можно было бы назвать вечным – оказывало на меня наибольшее влияние. Оно подобно цепкой лиане оплело мою душу, оно влилось в мой характер; и даже на лице своем я наблюдала признаки его существования… Я даже и думать не хотела о том, что оно так плотно засело в моей личности, при этом беспрестанно убеждаясь, что именно оно и является ее основной составляющей, что без него я была бы совсем другой. И, может быть, не только я, но и весь мир…
Однажды я перебирала свой архив: старые дагерротипы, альбомы, письма. И вдруг откуда-то выпал карандашный рисунок, сделанный мной в пятнадцать лет, когда я увлекалась рисованием. Об этом рисунке я совсем забыла, он как-то не попадался мне прежде. Мои руки дрожали, когда я поднесла к глазам кусок пожелтевшей бумаги. Это был автопортрет-набросок. Красивая девочка с локонами, украшенными бантом, смотрела на меня большими сияющими глазами, словно о чем-то задумавшись. Казалось, вот-вот на губах ее расцветет улыбка… Она была прекрасна, эта девочка. Несмотря на скудные штрихи, она выглядела ярко и празднично – и отчего-то я не могла оторваться от созерцания этого рисунка. Такой я видела себя в то время, сохраняя это мироощущение до того момента, когда устойчивый мир впервые пошатнулся подо мной, показав, что не все подвластно королевской воле…
Разглядывая рисунок, я невольно бросила взгляд на себя в большое темное зеркало – и неприятное чувство окатило меня холодной волной: я увидела располневшую, оплывшую женщину с тусклым взглядом невыразительных глаз. Лицо ее было надменно-равнодушным, совершенно утратив то теплое свечение, отблески которого еще удавалось ухватить художникам на ранних портретах… Я подумала, что, пожалуй, выгляжу даже старше своих лет. Моя красота безвозвратно ушла! Собственно, я и не была красавицей в общепринятом понимании. Но многие, когда я была еще юна и свежа, хвалили нежный овал моего лица и лучистый взгляд. Это было очарование молодости, которое легко заменяет красоту. В тот период и внутренне я ощущала себя счастливой и легкой, и продолжалось это до восемнадцати лет…
А потом судьба и подкинула мне испытание любовью… Жестокое, мучительное испытание, которое я преодолела с честью, но вышла из него навсегда раненой, отравленной навеки собственными несбывшимися надеждами. О, никто даже представить не может, что я чувствовала тогда. Я была влюблена так, что мне самой становилось страшно. Это случилось со мной впервые, и это было похоже на болезнь… Наверное, через добрую сотню лет об этом эпизоде из моей жизни скупо напишут: «У юной королевы Виктории сложились теплые отношения с наследником русского престола принцем Александром, однако до брака дело не дошло, потому что его отец воспротивится их любви со всей возможной решимостью и принц не посмел ослушаться своего родителя».
Но, Боже, если бы этим исследователям довелось узнать, что я на самом деле чувствовала в то время! Александр покорил меня с первого взгляда. Этот статный русский принц с голубыми глазами был остроумен, хорошо воспитан, образован и силен. Его щедрые подарки свидетельствовали о серьезных намерениях, взгляд его горел, невольно вызывая во мне ответный огонь… А как упоительно было мчаться с ним в быстрой кадрили, чувствуя тепло его сильных рук, видя его восхищенный, влюбленный взгляд… Никогда больше не испытывала я ничего подобного. Это была яркая, мгновенная вспышка счастья, обернувшаяся горечью и сердечной болью, которую мне ко всему прочему приходилось скрывать… Но тогда… тогда я была уверена, что он станет моим женихом, и что наша пара будет самой счастливой на свете…
Увы, все мои мечтания очень скоро рассыпались в прах. Ведь женившись на мне, он подобно Альберту становился принцем-консортом Великобританского королевства, теряя права на русский престол. Русский император, деспотичный и жестокий, несмотря на то, что у него еще было много сыновей, оказался взбешен планами принца Александра жениться на мне и навсегда остаться в Великобритании. Он написал сыну очень жесткое письмо, и мой любимый не мог ослушаться своего родителя. Печальный, потемневший лицом, он сообщил мне, что отец велит ему срочно возвращаться в Россию. Отчаянно цепляясь за призрачную надежду, я просила его остаться еще хотя бы на два дня, но он не смог. Господи! Сцена нашего прощания была душераздирающей… Мы плакали друг у друга в объятиях. Давали друг другу обещания, в невыполнимость которых нам так не хотелось тогда верить… Мы были словно два безумца, пытающиеся переломить злой рок. И он… он вдруг поцеловал меня… Через много лет пронесла я это воспоминание о нежном прикосновении его губ к своей щеке… Он уехал на следующее утро. Мне он оставил свою собаку, овчарку по кличке Казбек. Я очень привязалась к ней. Мне казалось, что, любя то существо, которое любил он, я сохраняю между нами некую связь.
А через месяц в Лондон пришло известие, что Александр обручился с принцессой Гессенской. И тогда во мне что-то оборвалось. Я говорила себе, что надо смириться, но смириться я не могла. Одному Богу известно, как я страдала. Я то принималась проклинать отца своего возлюбленного, Николая I, который заставил его отказаться от меня, то, упав на колени, молила Господа дать мне облегчение от невыносимых мук любви… И ни одна живая душа не знала о том, что со мной происходит. Я помнила о том, что я – королева величайшей империи… и в тот момент я бы многое отдала за то, чтобы избавиться от этой боли. Но утихла она еще не скоро; порой мне даже кажется, что она до сих пор жива во мне…
Тогда, едва узнав о помолвке Александра, я наконец дала согласие на брак тому, кого и прочили мне в женихи с самого детства – саксонскому принцу Альберту Саксен-Кобург-Готскому. Собственно, по сравнению с остальными сватавшимися к мне женихами он был не так уж плох… Но долго еще я не могла думать ни о чем другом, кроме как о своей личной трагедии. В итоге я возненавидела не только Николая I, но и самого Александра. Он мог бы проявить себя более решительно, сказав отцу, что хочет жениться на мне, и ни на ком другом… Да, в этом случае он не смог бы стать императором Всероссийским, а был бы принцем-консортом при мне, королеве Великобритании. Но разве это было важно для него? А что если да? Что если это соображение было более веским, чем повеление его отца, и наша любовь была принесена в жертву его императорским амбициям? Чудовище, какое ужасное чудовище!
Альберт стал мне хорошим мужем – и это служило некоторой компенсацией за разбитое русским принцем сердце. Но того полета и упоения я с ним не чувствовала; наши отношения были спокойными и уважительными, не более того. Естественно, супруг мой ничего не знал о моем прошлом увлечении Александром… Альберт всячески помогал мне в деле управления страной; хоть мы и расходились в некоторых вопросах, он предпочитал не спорить со мной. Воистину Господь благословлял наш брак; мы прекрасно подходили друг другу и ничто не омрачало наш союз. Все мои сердечные тайны остались погребенными на дне моей души, успев наложить неизгладимый отпечаток на мой характер…
Мне доводилось слышать, что русские коварны и ненадежны. И все то, что я слышала, я примеряла к своей любовной трагедии – сначала неосознанно, а потом и намеренно. И в какой-то момент я обнаружила, что пустота, оставшаяся после разлуки с Александром, начинает исчезать, заполняемая неприязнью к этой непостижимой, дикой, загадочной стране – России… Уже давно геополитические интересы Британии и мое личное отношение к России смешались воедино. Все это взывало к тому, чтобы поставить русских на место. Конечно же, вежливое выражение «поставить на место», которым я пользовалась при беседах, не вполне выражало мое отношение к русским. На самом деле мне хотелось их растоптать, унизить, уничтожить, растереть в прах! Это было сродни отношения отвергнутой влюбленной к ее более удачливой сопернице. Ведь это русский народ, над которым принц Александр желал властвовать, вытеснил из его сердца любовь ко мне.
И в этом враждебном отношении к русским меня активно поддержал Старик Пэм (лорд Пальмерстон). Этот непотопляемый министр и аристократ, за свои повадки ловеласа получивший прозвище «лорд Купидон», был очень убедителен в своих доводах, когда говорил о необходимости этой войны с точки зрения британской короны. В его изложении русские были опасны всему просвещенному человечеству. Если всего триста лет назад эта страна представляла собой маленькое княжество, затерянное среди болот и лесов, то теперь это была одна из крупнейших империй. И если русских не остановить, то они распространятся повсюду, захватят все уголки нашего мира – и тогда британскому флоту будет негде бросить свои якоря. Страна поддержала эту программу – в результате этот пройдоха Наполеон Третий сумел втянуть нас в совершенно ненужную Британии Русскую войну… И вот теперь мы неожиданно получили довольно печальный итог, который можно было предвидеть с самого начала. При первой же неудаче французы скромно отходят в сторону, а из англичан делают мальчиков для битья.
Потому обстановка у нас в Британии довольно нервозная – ведь произошедшее грозит довольно серьезными последствиями, если только срочно не предпринять в этом отношении каких-то действенных мер. Но, поскольку события в Русской войне пошли непредсказуемым образом, моим министрам оказалось сложно быстро придумать какое-либо эффективное противодействие. Так что нам пока оставалось только наблюдать за тем, как поведут себя русские вместе со своими союзниками и что будут делать французы… При этом никто не сомневается, что на достигнутом русские и их союзники не остановятся. То, что начиналось как попытка ограничить влияние России, очень скоро грозило перерасти в начало очередной волны русской экспансии, что требуется предотвратить любыми способами…
Со дня на день я ожидала визита французского императора Наполеона III. Собственно, мало кто в Европе воспринимал всерьез этого человека, которому с трудом удалось влезть на трон его дяди Наполеона Первого. Вот то действительно была великая личность… не то что это мелкий напыщенный человечек, который даже жену взял себе не из правящего рода, а как придется. После того как ему отказали владетельные дома всей Европы, свое согласие неожиданно дала представительница захудалой графской семьи из Испании. Настоящим королям и императорам на таких особах жениться невместно. Тем не менее в настоящий момент Франция является нашим союзником в этой войне и необходимо тщательно координировать наши совместные действия под Севастополем, а в свете последних новостей – тем более. Еще когда наши дела шли не так плохо и мы могли всего лишь жаловаться на русское упрямство, император Наполеон уже заявлял о желании поехать в Крым и самолично навести там порядок, но мы просили его этого не делать. Старик Пэм сказал, что если с Наполеоном хоть что-нибудь случится, то Франция моментально выйдет из войны, и тогда мы останемся один на один против разъяренного русского медведя. Настроения во Франции таковы, что это сделает любой, кто придет на смену покойному Шарлю Луи, в миру именовавшимся Наполеоном Третьим.
Я все-таки решилась поговорить с мужем о том, насколько сильно тревожит меня вся эта ситуация.
ebooksa