Лучший мир

22
18
20
22
24
26
28
30

Купер, пошатываясь, двинулся вперед, ухватил женщину за локоть левой рукой.

– Мой сын.

– Вы должны лечь в кровать…

– Мой сын! Где мой сын?

Дверь была открыта, и Купер, едва не упав, протиснулся мимо медсестры. Да, это была больница, но он таких никогда не видел: коридор слишком хорош и слишком короток, в нем всего несколько дверей, никаких сестринских постов, приставной столик с цветами, стул.

Медсестра за спиной Купера попыталась схватить его за плечи, но он стряхнул ее руки и распахнул соседнюю дверь.

Еще одна палата вроде той, из которой он только что вышел. Жесткие поверхности, яркий свет, издающая гудки аппаратура. У кровати стоит женщина, поворачивается на звук – Натали с покрасневшими и мокрыми щеками, а на кровати…

На кровати его сын.

– Ник? – вырвалось у Натали, и в ее голосе были тысячи скрытых смыслов.

Начало прозвучало удивленно, и он мог себе представить, откуда взялось это удивление: распахивается дверь и вваливается сумасшедший в больничной одежде, потом радость при виде его, осознание, что он вообще жив. Но радость заглушается страхом – страхом за их сына, страхом, что боги наблюдают за ними и любая радость искушает их.

А потом вопросы – те самые, которые задает любой родитель у кровати ребенка в больнице: «Как мы здесь оказались?.. Это же невозможно, ведь невозможно?.. Возьмите меня вместо него!»

Он шагнул вперед, обнял ее хрупкие плечи, прижал к себе. Они держались друг за друга, словно сопротивляясь гравитации. Ее тело вздрагивало, мокрое лицо пряталось на его груди.

– Он… будет… – с болью прошептал Ник.

– Я не знаю, не знаю, они не знают.

Слова ранили сильнее кинжала.

Он опирался на нее, а она – на него. Стоявшая позади них медсестра начала говорить что-то, но не решилась продолжить.

Это мгновение длилось долго, наконец Купер отпустил Натали и попросил:

– Расскажи мне.

Она вытерла глаза, размазывая слезы, и произнесла дрожащим голосом:

– Он в коме. У него было внутреннее кровотечение.