Купер, пошатываясь, двинулся вперед, ухватил женщину за локоть левой рукой.
– Мой сын.
– Вы должны лечь в кровать…
– Мой сын! Где мой сын?
Дверь была открыта, и Купер, едва не упав, протиснулся мимо медсестры. Да, это была больница, но он таких никогда не видел: коридор слишком хорош и слишком короток, в нем всего несколько дверей, никаких сестринских постов, приставной столик с цветами, стул.
Медсестра за спиной Купера попыталась схватить его за плечи, но он стряхнул ее руки и распахнул соседнюю дверь.
Еще одна палата вроде той, из которой он только что вышел. Жесткие поверхности, яркий свет, издающая гудки аппаратура. У кровати стоит женщина, поворачивается на звук – Натали с покрасневшими и мокрыми щеками, а на кровати…
На кровати его сын.
– Ник? – вырвалось у Натали, и в ее голосе были тысячи скрытых смыслов.
Начало прозвучало удивленно, и он мог себе представить, откуда взялось это удивление: распахивается дверь и вваливается сумасшедший в больничной одежде, потом радость при виде его, осознание, что он вообще жив. Но радость заглушается страхом – страхом за их сына, страхом, что боги наблюдают за ними и любая радость искушает их.
А потом вопросы – те самые, которые задает любой родитель у кровати ребенка в больнице: «Как мы здесь оказались?.. Это же невозможно, ведь невозможно?.. Возьмите меня вместо него!»
Он шагнул вперед, обнял ее хрупкие плечи, прижал к себе. Они держались друг за друга, словно сопротивляясь гравитации. Ее тело вздрагивало, мокрое лицо пряталось на его груди.
– Он… будет… – с болью прошептал Ник.
– Я не знаю, не знаю, они не знают.
Слова ранили сильнее кинжала.
Он опирался на нее, а она – на него. Стоявшая позади них медсестра начала говорить что-то, но не решилась продолжить.
Это мгновение длилось долго, наконец Купер отпустил Натали и попросил:
– Расскажи мне.
Она вытерла глаза, размазывая слезы, и произнесла дрожащим голосом:
– Он в коме. У него было внутреннее кровотечение.