— Ну, придурки, однозначно, — произнес я, выключая телевизор после пятнадцати минут просмотра. На большее моих сил не хватило.
Вот за что не люблю киношки на нашу тематику — непременно московские мажоры-режиссеры, откосившие от армии, покажут тебе врага, в котором надо видеть человека со своими идеалами, и обязательно у главного героя закрадется гнилая мысль, выдаваемая за откровение: «А за что мы убиваем друг друга? Почему нельзя жить дружно, ведь у каждого своя правда!» То есть и у русского солдата, и у душмана правда равноценная! А на деле — правда одна, и она моя. Потому что Родина у меня тоже одна. И я ее защитник. Я машина войны, в которой есть только мы и они и не может быть никакой третьей стороны. Я готов убивать, но вместе с тем я готов в любой момент сложить голову. И мне глубоко начхать на душевные терзания врага, на всех его бабушек и детей, потому что хороший враг — мертвый. А очень хороший — это враг плененный, и то только потому, что из него можно выудить важную информацию. Но с точки зрения томной творческой интеллигенции, ставящей эти фильмы, я чудовище. Но вот только блистают они на кинофестивалях, дают интервью и снимают фильмы про светлую гомосексуальную любовь русских солдат и ваххабитов только благодаря тому, что есть я, машина войны, защищающая их покой, позволяющая тешить самодовольство. Как поется в одной из песен Князя:
Да и саму войну я не спешу проклинать. Не то чтобы я ее люблю — это уже извращение. Но невозможно проклинать ураганы и цунами — это такое природное явление, которое не поддается человеческим оценкам. К сожалению, пока без войны человечество не может. И, как ни крути, именно война мобилизует народы и не дает им превратиться в свиней, хрюкающих сыто в своем загоне. Война — это высшее напряжение нервов, сил, это время морального выбора. А выбор у нас один — Родина. А все остальное — это от лукавого. Поэтому я не люблю фильмы про мою работу. Зато люблю саму работу…
На следующий день появился Лукьянов. Мы с ним встретились в «келье» — нашем защищенном уголочке ГРУ, набитом аппаратурой и массивными сейфами. Объяснять, где он был и что видел, полковник мне, конечно, не стал, зато сухо потребовал отчет, который, впрочем, я давно направил в Москву и без него.
Устроившись в продавленном синем матерчатом кресле, я поведал наши приключения. Рассказал о появлении соперников и о том, как Бек оставил там сюрприз. Парочку мин положил на виду, примерно там же, где оставлял закладки хозяин. А еще одну закладку пристроил с любовью — и вот ее просто так не заметишь и не извлечешь. Рвануло неплохо — имелась запись с самолета-разведчика.
— Там не было никакого архива, — заверил я. — Только оружие. Американское, новенькое. Заначка на черный день.
— Вы хорошо посмотрели? — выражая холодное недоверие, произнес Лукьянов, рассевшийся в позе прокурора за письменным столом.
— Насколько нам позволили обстоятельства. Но я уверен — архив в другом месте. Большой Имам не стал бы держать его на оружейном складе.
— Так, получается, вся работа насмарку, — констатировал Лукьянов.
— Редко что выходит с первого раза, — развел я руками. — Будем продолжать. Кабан рассказал много чего интересного. Наколол некоторые связи Большого Имама. Отработаем их.
Лукьянов кивнул, и по его непроницаемому лицу было непонятно, согласен он со мной или нет, так что я продолжил речь с предварительными выкладками по операции:
— Первоначально предлагаю провести мероприятие…
Но Лукьянов остановил меня жестом:
— Пока забудьте обо всех этих планах и выкладках.
— Почему? — не понял я.
— У нас возникла более актуальная задача.
Я скривился. Неприятное чувство, когда не дообработал, не довершил дело. Но наше дело маленькое. «Мы шли, куда велел приказ».
— Я весь внимание.
— Сотников, — веско бросил, как рубанул топором, Лукьянов. — С сегодняшнего дня мы ищем подполковника Сотникова.
— Перебежчика наверняка давно вывезли из страны.
ebooksa