Мрачные дни
Бесс действительно заболела скарлатиной, и состояние ее было хуже, чем все, кроме Ханны и доктора, подозревали. Девочки почти ничего не знали о болезнях, а мистеру Лоренсу не позволили посетить больную, так что Ханна делала все как считала нужным, а занятый доктор Бэнгз старался как мог, но во многом полагался на Ханну как на отличную сиделку. Мег оставалась дома, чтобы не занести болезнь в дом Кингов, и занималась хозяйством. Она испытывала немалую тревогу и даже чувство вины, когда отправляла матери письма, в которых не было никаких упоминаний о болезни Бесс. Мег не считала правильным обманывать мать, но ей было приказано подчиняться Ханне, а та и слышать не хотела о том, чтобы «писать миссис Марч и волновать их из-за этого-то пустяка». Джо целиком посвятила себя Бесс, проводя с ней дни и ночи – не слишком тяжелый труд, ибо Бесс была очень терпеливой и безропотно переносила все страдания, до тех пор пока оставалась в сознании. Но бывали периоды, когда во время приступа лихорадки она начинала бормотать хриплым, прерывающимся голосом, играть на покрывале, словно это было ее любимое маленькое пианино, и пыталась петь, но горло ее было таким опухшим, что там не оставалось места для мелодии; периоды, когда она не узнавала знакомые лица у своей постели, называла их другими именами и умоляюще звала маму. Тогда Джо пугалась, Мег просила, чтобы ей было позволено написать правду, и даже Ханна говорила, что «подумает об этом, хотя пока опасности нет». Письмо из Вашингтона прибавило волнений: у мистера Марча наступил рецидив, и о возвращении домой нельзя было и думать еще долгое время.
Какими мрачными казались теперь дни, каким печальным и унылым – все вокруг, как тяжело было на сердце у сестер, когда они трудились и ждали, а тень смерти витала над некогда счастливым домом! И тогда-то Маргарет, сидя в одиночестве, со слезами, часто капающими на шитье, осознала, как богата была она прежде тем, что более драгоценно, чем любая роскошь, какую можно купить за деньги, – любовью, благополучием, покоем и здоровьем, настоящими сокровищами жизни. И тогда-то Джо, живя в затененной комнате, где перед ее глазами постоянно была страдающая маленькая сестра, а в ушах звучал ее жалобный голос, научилась видеть красоту и прелесть натуры Бесс, чувствовать, как глубока нежная привязанность к ней в каждом из сердец, и признавать ценность бескорыстного стремления Бесс жить для других и поддерживать благополучие в доме с помощью тех простых добродетелей, которыми все могут обладать и которые все должны любить и ценить больше, чем талант, богатство или красоту. А Эми, в своей ссылке, горела желанием вернуться домой, чтобы трудиться ради Бесс, чувствуя, что теперь никакая работа не будет для нее тяжелой или скучной, и вспоминая с горечью и раскаянием о том, сколько раз выполняли за нее забытую работу старательные руки сестры. Лори то и дело являлся в дом, словно беспокойный дух, а мистер Лоренс запер рояль, не в силах вынести этого напоминания о юной соседке, которая так часто в сумерки услаждала его слух своей игрой. Всем не хватало Бесс. Молочник, булочник, бакалейщик и мясник осведомлялись о ее здоровье, бедная миссис Хаммель приходила, чтобы попросить прощения за свою неосмотрительность и получить ткань на саван для Минны, соседи присылали всевозможные лакомства и добрые пожелания, так что даже самые близкие ей люди были удивлены, обнаружив, как много друзей имела застенчивая Бесс.
Тем временем она лежала в постели со старой Джоанной под боком, ибо даже в бреду не забывала о своей несчастной протеже. Она очень скучала по своим кошкам, но не позволяла принести их из опасений, как бы они не заболели, и неизменно была полна тревоги о Джо. Она передавала Эми полные любви послания, просила сообщить маме, что скоро ей напишет, и часто умоляла дать ей бумагу и карандаш и пыталась написать хоть слово, чтобы папа не подумал, что она забыла о нем. Но скоро даже эти непродолжительные периоды сознания кончились, и она часами металась в постели с несвязными словами на устах или проваливалась в тяжелый, не приносивший отдыха сон. Доктор Бэнгз заходил дважды в день, Ханна не ложилась спать по ночам, Мег держала в столе уже написанную телеграмму, чтобы можно было отправить ее в любую минуту, а Джо не отходила от постели Бесс.
Первое декабря оказалось по-настоящему зимним днем – дул пронизывающий ветер, валил снег, и год, казалось, готовился к своей предстоящей кончине. Зашедший в это утро доктор Бэнгз долго глядел на Бесс, затем с минуту подержал в своих руках ее горячую руку и, заботливо положив ее на покрывало, тихо сказал Ханне:
– Если миссис Марч
Ханна кивнула без слов, губы ее нервно подергивались.
Мег упала в кресло; силы, казалось, оставили ее при звуке этих слов, а Джо, постояв с минуту, очень бледная, бросилась в гостиную, схватила телеграмму и, накинув на себя пальто, выбежала в метель. Она скоро вернулась и бесшумно снимала пальто в передней, когда вошел Лори с письмом, в котором сообщалось, что мистер Марч снова поправляется. Джо прочла его с благодарностью, но, казалось, оно не сняло тяжесть с ее сердца, а на лице ее было написано такое отчаяние, что Лори поспешил спросить:
– В чем дело? Ей хуже?
– Я отправила телеграмму маме, – сказала Джо с трагическим видом, пытаясь стянуть боты.
– Браво, Джо! Ты сделала это по собственному почину? – спросил Лори и, видя, как дрожат у нее руки, усадил ее на стул и снял непослушные боты.
– Нет, доктор велел.
– О, Джо, неужели так плохо? – воскликнул Лори с испугом.
– Да. Она не узнает нас, она даже не говорит теперь о стаях зеленых голубей, как она называла виноградные листья на обоях, она не похожа на мою Бесс, и нет никого, кто помог бы нам вынести это. Мама и папа в Вашингтоне, а Бог, кажется, теперь так далеко, что я не могу найти Его.
Слезы ручьями бежали по лицу бедной Джо, она протянула руку в беспокойном жесте, словно пробираясь ощупью в темноте, и Лори взял ее руку в свою и шепнул так внятно, как позволял ему комок, стоявший в горле:
– Я здесь. Обопрись на меня, Джо, дорогая!
Она не могла говорить, но «оперлась», и горячее пожатие дружеской руки утешило ее страдающее сердце; оно словно подвело ее ближе к Божественной Руке, которая одна могла поддержать ее в этом горе. Лори очень хотел сказать что-нибудь нежное и успокаивающее, но не мог найти подходящих слов и стоял молча, нежно гладя ее склоненную голову, как это делала обычно ее мать. И это было самое подходящее из всего, что он мог сделать, утоляющее боль гораздо лучше, чем самые красноречивые слова, и Джо чувствовала невысказанное сострадание и в молчании узнавала ту сладкую отраду, какую любовь приносит в горе. Вскоре она осушила слезы, принесшие ей облегчение, и подняла на него благодарный взгляд:
– Спасибо, Тедди, теперь мне легче. Я не чувствую себя такой одинокой и постараюсь вынести наихудшее, если оно произойдет.
– Не теряй надежды, это поможет тебе, Джо. Скоро вернется ваша мама, и тогда все будет в порядке.
– Я так рада, что папе лучше; теперь ей будет не так тяжело покинуть его. Боже мой! Кажется, что все несчастья свалились разом и самая большая тяжесть пришлась на мои плечи, – вздохнула Джо, расправляя мокрый носовой платок на коленях, чтобы просушить его.
ebooksa