— И возможно, станет настоятелем,— сказала миссис Прауди.
— Ах да, бедный доктор Трефойл! — вздохнула графиня, которая беседовала с этим джентльменом один раз в жизни.— Я была так расстроена этим известием, миссис Прауди. Так значит, новым настоятелем будет доктор Стэнхоуп? Он из хорошей семьи, и я желаю ему всяческого успеха, несмотря на его дочь. Но, может быть, миссис Прауди, когда он станет настоятелем, они исправятся!
На это миссис Прауди ничего не ответила. Ее неприязнь к синьоре была так глубока, что мешала питать ей надежду на исправление этой последней. Миссис Прауди считала ее погибшей — нераскаянной грешницей, на которую не распространяется христианское милосердие, а потому могла упиваться ненавистью, не портя удовольствия пожеланием, чтобы синьоре были прощены ее грехи.
Тут беседа между этими родственными душами была прервана появлением мистера Торна, который должен был вести графиню в шатер. Собственно говоря, он должен был бы сделать это еще десять минут назад, но замешкался в гостиной около синьоры. Она сумела задержать его, подманить к кушетке и усадить в кресло поблизости от своего прекрасного плеча. Рыбка клюнула, проглотила крючок, была поймана и брошена в корзину. За эти десять минут он выслушал всю историю синьоры в том освещении, которое она сочла нужным ей придать. Он из ее собственных уст узнал те таинственные подробности, на которые высокородный Джон только намекнул. Он узнал, что эта красавица не так грешна перед другими, как другие перед ней. Она призналась ему, что была слабой, доверчивой, равнодушной к мнению света, И что поэтому ее терзали, обманывали, чернили. Она рассказала ему про свою искалеченную ногу, про свою погубленную в самом расцвете юность, про свою красоту, утратившую всякое очарование, про свою разбитую жизнь и погибшие надежды, и по ее щекам скатились две слезинки. Она рассказала ему обо всем этом и воззвала к его сочувствию.
Мог ли добродушный, любезный англосаксонский сквайр не посочувствовать ей? Мистер Торн обещал сочувствовать, обещал приехать к ней, увидеть последнюю из Неронов, дослушать повесть о слезных римских днях, о веселых и невинных, но опасных часах, которые так быстро пронеслись на берегах Комо, обещал стать наперсником горестей синьоры.
Вряд ли нужно говорить, что он тут же отказался от своего намерения предостеречь сестру против их опасной гостьи. Он ошибся, как никогда еще не ошибался. Он всегда считал высокородного Джорджа грубой скотиной, а теперь окончательно в этом убедился. Вот такие мужчины, как высокородный Джордж, и губят репутацию таких женщин, как Маделина Нерони. Он посетит ее. Он не сомневался в верности своего суждения. И если она окажется такой, какой он ее считает,— оклеветанной, благородной, чистосердечной женщиной, то он убедит Монику пригласить ее в Уллаторн.
— Нет,— сказала она, когда он по ее настоянию встал, чтобы уйти, но объявил, что сам будет ухаживать за ней во время завтрака.— Нет, нет, друг мой! Я накладываю на это решительнейшее вето! В вашем доме, на глазах у такого общества? Неужели вы хотите, чтобы каждая женщина здесь возненавидела меня, а каждый мужчина меня лорнировал? Я просто приказываю вам больше ко мне сегодня не подходить. Приезжайте ко мне домой. Только дома я могу разговаривать, только дома я могу жить и радоваться. А выезжаю я, увы, очень редко. Приезжайте ко мне домой, мистер Торн, и тогда я не попрошу вас оставить меня.
Насколько нам известно, молодые люди лет двадцати пяти считают тех, кто старше них, ну, скажем, вдвое, сухарями и истуканами, то есть сухарями и истуканами, когда дело касается женской красоты. Это величайшая ошибка. И женщины обычно в нее не впадают; однако в этом вопросе мужчины одного возраста абсолютно не осведомлены о натуре мужчин иных возрастов. Никакой жизненный опыт, никакое изучение истории, никакая наблюдательность не помогают познать истину. Мужчины в пятьдесят лет обычно не танцуют мазурку, будучи толсты и одышливы, и, опасаясь ревматизма, не сидят часами на речном берегу у ног своей владычицы. Но для истинной любви, любви с первого взгляда, любви-обожания, любви, которая лишает человека сна, которая “способна ослепить орла”, любви, которая “ловит даже шорох, невнятный настороженному вору”, любви, которая, “Затмив отвагой Геркулеса, плод Гесперид всегда искать готова”,— для такой любви лучший возраст, мы убеждены, приходится на срок между сорока пятью и семьюдесятью годами, а до той поры мужчины обычно занимаются лишь флиртом.
В описываемый момент мистер Торн oetatis[32] пятьдесят лет с первого взгляда по уши влюбился в синьору Маделину Визи Нерони nata Стэнхоуп.
Тем не менее, он достаточно владел собой, чтобы предложить руку леди Де Курси с надлежащей учтивостью, и графиня милостиво позволила отвести себя в шатер. Так распорядилась мисс Торн, когда ей удалось отправить епископа в залу с дряхлой леди Ноул. Один из баронетов был отряжен на поиски миссис Прауди и нашел ее на лужайке не в лучшем расположении духа. Мистер Торн и графиня покинули ее слишком внезапно, и она тщетно оглядывалась в поисках какого-нибудь услужливого капеллана или хотя бы случайного младшего священника — все они в дальнем конце лужайки состязались с девицами в стрельбе из лука или отыскивали для своих прелестных солучниц уютное местечко в уголке шатра. Прежде у миссис Прауди на такой случай был всегда в запасе мистер Слоуп, но эти дни миновали безвозвратно. Подумав о своем одиночестве, она покачала головой, и это покачивание сократило дальнейшее пребывание мистера Слоупа во дворце по меньшей мере на неделю. Сэр Харкеуэй Горс вывел ее из затруднительного положения, но это отнюдь не облегчило судьбы, уготованной многогрешному капеллану.
Теперь гости принялись есть и пить всерьез. Доктор Грантли, к большому своему ужасу, был вынужден стать миссис Клентентрем. Миссис Клентентрем питала самые дружеские чувства к архидьякону, который отнюдь не отвечал ей взаимностью; и когда она шепнула ему на ухо: “Ах, архидьякон, вы не откажете старой знакомой в вашей руке?”, а затем принялась рассказывать ему все подробности происшествия с ее рокелором, он решил отделаться от нее не позже, чем через пятнадцать минут. Однако последнее время архидьякону не везло с решениями, и миссис Клентентрем прилипла к нему до конца банкета.
Доктор Гвинн получил жену баронета, а миссис Грантли досталась баронету. Шарлотта Стэнхоуп завладела мистером Хардингом, чтобы расчистить путь Берти, который в зале сумел сесть рядом с миссис Болд. Откровенно говоря, теперь, когда ему предстояло серьезное объяснение, душа его пребывала в пятках.
Элинор с искренней радостью оперлась на его руку, заметив, что поблизости вьется мистер Слоуп. Стараясь избежать страшной Харибды — Слоупа, она не подозревала, что с другой стороны ей грозит невидимая Сцилла, каковой Сциллой был Берти Стэнхоуп. Она улыбнулась Берти сияющей улыбкой и положила руку на его локоть с нервной поспешностью. Шарлотта заметила это издалека и возликовала, Берти почувствовал это и ободрился, мистер Слоуп увидел это и возревновал. Элинор и Берти сели за стол, но, садясь слева от Берти, Элинор обнаружила, что справа от нее уже сидит мистер Слоуп.
Пока все это происходило в зале, мистер Эйрбин, совсем плененный, в одиночестве беседовал с синьорой — Элинор сидела напротив открытой двери и видела, как он проводит время.
ГЛАВА XXXVIII
Епископ садится завтракать, а настоятель умирает
Епископ Барчестерской епархии благословил уставленные яствами столы в зале Уллаторн-Корта, а настоятель Барчестерского собора испустил в эту минуту последний вздох в своей спальне. Когда епископ Барчестерской епархии поднес к губам первый бокал шампанского, в распоряжение премьер-министра поступила завидная вакансия — место настоятеля Барчестерского собора. Еще до того, как епископ Барчестерской епархии встал из-за стола, премьер-министр уже узнал о случившемся в своем гемпширском имении и перебрал в памяти фамилии весьма почтенных претендентов на этот бенефиций. Пока достаточно сказать, что мистера Слоупа среди них не было.
“Пропировать всю ночь мы рады, пусть весело трясутся брады” — да, клерикальные брады весело тряслись на пиру в Уллаторне в этот день. Только когда хлопнула последняя пробка, когда был произнесен последний спич, когда затрещал последний орех, скорбная весть дошла и сюда, шепотом передаваясь из уст в уста: бедный настоятель скончался. Это небольшое запоздание пришлось как нельзя более кстати клерикальным брадам — иначе благопристойность вовсе не позволила бы им трястись.
Но и до этого тут был один печальный человек. Брада мистера Эйрбина не тряслась так, как следовало бы. Он приехал, надеясь на самое лучшее, стараясь думать самое лучшее о встрече с Элинор; он перебирал в памяти все, что она говорила о мистере Слоупе, и пытался вывести из этих немногих слов заключение, неблагоприятное для его соперника. Он, правда, не рассчитывал точно узнать в этот день намерения вдовы, но думал хотя бы вернуть себе ее былую дружбу, а это в его нынешнем настроении неминуемо кончилось бы признанием в любви.
Накануне он провел первый вечер в уединении своего нового дома. И ему было грустно и одиноко. Миссис Грантли не ошиблась, утверждая, что приходу Св. Юолда понадобится священница. Он долго сидел за стаканом вина, а потом за чашкой чая и думал об Элинор Болд. Как всегда бывает в таких случаях, он без конца мысленно упрекал ее — за то, что ей нравится мистер Слоуп, и за то, что ей не нравится он; за то, что она была с ним ласкова, и за то, что она была с ним неласкова; за то, что она упряма, безрассудна и вспыльчива. Но чем больше он о ней думал, тем сильнее влюблялся. О, если бы вдруг оказалось... если вдруг могло оказаться, что она защищала мистера Слоупа не из любви, а из принципа, все было бы хорошо. Сам по себе этот принцип похвален, очарователен, исполнен женственности. Он чувствовал, что такую степень расположения к мистеру Слоупу он мог бы допустить. Но если... тут мистер Эйрбин без всякой надобности стал тыкать кочергой в огонь, сделал сердитое замечание своей новой служанке, которая пришла убирать со стола, и, откинувшись на спинку кресла, решил уснуть. Почему она заупрямилась и не захотела ответить на простой вопрос? Не могла же она не понять, кем она стала для него. Почему же она не ответила на простой вопрос и не рассеяла его тревоги? И вместо того, чтобы спокойно задремать в кресле, мистер Эйрбин начал как одержимый мерить комнату шагами.
ebooksa