– Знаю, что вы хотите сказать, и думаю, что она достойна быть вашей женою. Я уверена, что она вполне достойна. Вы не станете на меня ябедничать, не так ли, доктор!
– Ни за что!
– И вы сделаете еще попытку?
– Да, попытаюсь.
– Помоги вам Бог, добрый брат мой! Надеюсь, да, надеюсь, что вы будете мне братом.
В то время как доктор протянул к ней руку, чтобы проститься, Лили приподняла к нему свое лицо, и он, наклонясь, поцеловал ее в лоб.
– Попросите мама прийти ко мне, – были последние слова Лили, когда доктор выходил из двери.
– Ну что, милая, сказала ли ты свою речь? – спросила мистрис Дель.
– Да, мама.
– Надеюсь, что это была благоразумная речь.
– Надеюсь, мама. Но она так меня утомила, что я сейчас лягу в постель. Я думаю, мало бы вышло пользы, если бы я отправилась сегодня в школу?
И мистрис Дель, в заботливости своей поправить вред от чрезмерного усилия дочери, прекратила дальнейшие расспросы о прощальной речи.
Возвращаясь домой, доктор Крофтс не очень наслаждался торжеством счастливого любовника. «Может быть, она и права, – говорил он про себя, – во всяком случае, я спрошу еще раз». Но это «нет», которое Белл произнесла и повторила, все еще неприятно звучало в его ушах. Есть такие мужчины, над ушами которых сделайте хоть целый залп из слова «нет», они все-таки не поймут в нем настоящего отказа, а есть и другие, которым слово это, однажды произнесенное, хотя бы шепотом, служит неизменным приговором высшего судилища.
Глава XLIII
ФИ, ФИ!
Не угодно ли читателю припомнить любовь – впрочем, нет, не любовь: это слово так неправильно употребляют иногда, что оно не бывает в состоянии пробудить воспоминания читателя, – так не любовь, а скорее любезности между леди Думбелло и мистером Плантаженетом Поллисером? Эти любезности, происходившие в замке Курси, были совершенно открыты во всем своем безобразии перед взорами публики, и надо признаться, что если взоры публики были оскорблены, то оскорбление было весьма легкое.
Во всяком случае, взоры публики были оскорблены, и люди, с особенною строгостью следившие за своею нравственностью, говорили весьма странные вещи. Сама леди де Курси говорила весьма странные вещи, покачивала головой и от времени до времени роняла таинственные слова, между тем как леди Клэндидлем объяснялась гораздо откровеннее: она прямо высказывала свое мнение, что леди Думбелло убежит до мая месяца. Обе они соглашались, что для лорда Думбелло в потере жены своей ничего не будет дурного, но весьма уныло покачивали головами, когда говорили о бедном Плантаженете Поллисере. Что касается до судьбы графини, той самой графини, которую обе они почти боготворили во время ее пребывания в замке Курси, об ней ни чуть не беспокоились.
Мистер Поллисер, должно допустить, был немного неблагоразумен, конечно, в таком случае неблагоразумен, если, только зная о носившихся слухах, позволил себе вскоре после визита замку Курси, сделать поездку в Шропшейр, в резиденцию леди Хартльтон, где граф и графиня Думбелло предполагали провести зимний сезон и куда Плантаженет намеревался побывать еще раз в феврале. Харльтонские обитатели просили его об этом весьма убедительно, сила убедительности в особенности проявлялась со стороны лорда Думбелло. Из этого нельзя не заключить, что до харльтонских обитателей не дошли еще носившиеся слухи.
Мистер Плантаженет Поллисер провел Рождество с своим дядей, герцогом Омниумом, в замке Гатерум. Вернее сказать, мистер Плантаженет приехал в замок в первый день Рождества, вечером, к самому обеду, а поутру второго дня уехал. Это вполне согласовалось с правилами его жизни, и люди, более или менее связанные с интересами Омниума, всегда восхищались проявлением этого неподдельного, чисто английского родственного чувства между дядей и племянником. Беседа между ними в подобных случаях всегда отличалась особенною краткостью. Герцог, протягивая правую руку, улыбался и говорил:
– Ну что, Плантаженет, полагаю, очень занят?
ebooksa