Домик в Оллингтоне

– Но, мистер Дель, чем мы можем отплатить вам?

– Останьтесь в Малом доме.

Говоря эти слова, он как будто снова был сердит, как будто снова предписывал законы им, как будто говорил о долге, который лежал на мистрис Дель в отношении к нему. Его голос по-прежнему был груб, его лицо по-прежнему приняло суровое выражение. Он сказал, что просит отплаты, как милости, но едва ли найдется человек, который просил бы милости таким повелительным тоном: «Останьтесь в Малом доме!» После того он повернулся к столу, как будто больше не о чем было и говорить.

Мистрис Дель только теперь начинала понимать его сердце и настоящий характер. Оказывая милость, он казался любящим, забывающим обиды, прося милости, становился суровым. Впрочем, он не умел просить, он умел только требовать.

– Мы почти совсем упаковали свои вещи, – начала мистрис Дель.

– Хорошо-хорошо. Я ничего не говорю об этом. Распаковать вещи легче, чем упаковать. Но… оставим об этом. Белл сегодня поедет со мной в гествикский дом. К двум часам пусть приходит сюда. К вам придет Гримс и возьмет ее картонку.

– Хорошо.

– И пожалуйста, пока не говорите ей ничего о деньгах. Мне не хотелось бы этого, вы понимаете. Но когда увидите Крофтса, скажите ему, чтобы он побывал у меня. Да лучше пусть он не медлит, если задумал, чем скорее, тем лучше.

Легко можно понять, что мистрис Дель не исполнила просьбы, заключавшейся в словах сквайра насчет денег. Для нее не было никакой возможности воротиться к дочерям и не передать результата утреннего свидания с их дядей. Сто фунтов в год в скромном хозяйстве доктора делали большую разницу между обилием и недостатком, между скромным довольством и продолжительной нуждой. Само собой разумеется, она рассказала им все, но при этом дала понять Белл, что она должна держать себя так, как будто еще ей ничего не известно.

– Нет, я его поблагодарю сейчас же, – сказала Белл. – Скажу ему, что вовсе этого не ожидала, и без всякой гордости принимаю его дар.

– Ради бога, душа моя, только не теперь. Рассказав вам это, я некоторым образом нарушила обещание, и нарушила только потому, что не умею ничего скрывать от вас. Притом же он очень огорчен! Хотя он ничего не говорил, но видно было, что сердце его разрывалось на части, когда ему приходила на мысль неудача выдать тебя за Бернарда.

Мистрис Дель рассказала также о просьбе сквайра и о том, как он ее выразил.

– Тон его голоса вызвал у меня слезы. Я начинаю даже сожалеть о нашем переезде.

– Но, мама, – сказала Лили, – какую составит для него разницу наш переезд? Вы знаете, что наше присутствие вблизи его всегда было в тягость ему. Он никогда не нуждался в нас. Ему хотелось, чтобы здесь была Белл, когда думал, что Белл выйдет замуж за его любимца.

– Лили, будь снисходительнее.

– Я не думаю не быть снисходительной. Разве Бернард не любимец его? Я всегда любила Бернарда и всегда считала лучшей чертой в характере дяди Кристофера его особенное расположение к Бернарду. Я знала, что это было бесполезно. Я знала это, понимала все… я видела, что тут был другой. Но все же Бернард – его любимец, лучший любимец.

– Он любит вас всех, но любит по-своему, – сказала мистрис Дель.

– А любит ли он вас? Вот в чем вопрос, – сказала Лили. – Мы можем простить ему все его неприятные поступки в отношении к нам, все его грубые слова, потому что он считает нас за детей. Сто фунтов стерлингов, которые он дарит Белл, не доставят комфорта в этом доме, если он будет господствовать над вами. Если сосед обходится по-соседски, то близкое соседство очень приятно. Но дядя Кристофер никогда не обходился по-соседски. Он всегда хотел быть для нас более чем дядей, на том основании, что в отношении к вам мог быть менее чем братом. Белл и я всегда чувствовали, что отношения его на таких условиях не заслуживают уважения.

– Я так начинаю чувствовать, что мы сами были несправедливы, – сказала мистрис Дель. – Но, по правде сказать, мне никогда не приводилось видеть, чтобы он принимал это дело так близко к своему сердцу.

По уходе Белл, мистрис Дель и Лили вовсе не имели расположения продолжать с особенной энергией работу, которой были заняты в течение нескольких предшествовавших дней. В этой работе, при начале упаковки вещей, была жизнь и возбуждение, но теперь она сделалась утомительною, скучною, неприятною. Впрочем, уже так много было сделано, что оставалось только окончательно завязать узлы, закрепить ящики и прибрать разную утварь, которая не ранее могла быть упакована, как в минуту отъезда. Сквайр сказал, что распаковать вещи гораздо легче, чем упаковать, и мистрис Дель, проходя между корзинами и ящиками, начинала размышлять, до какой степени было бы приятно, если бы вздумалось расстановить и уложить все вещи на прежние места. Она ни слова не сказала об этом Лили, в свою очередь, и Лили, какие бы там ни были мысли ее по этому предмету, не сделала своей матери ни малейшего намека.