Домик в Оллингтоне

Это было ее утренним занятием, это и еще какое-то замысловатое рукоделие, предназначенное для украшения особы мистера Кросби. Руки ее, впрочем, были полны работы, или скорее она хотела, чтобы они были полны. Она хотела взять с собой в свой новый дом, после свадьбы, всякого рода хозяйственные принадлежности, произведение ее трудолюбия и бережливости. Она объявила, что ей хотелось бы что-нибудь сделать для своего будущего мужа, и хотелось бы начать это немедленно. В этом случае она непременно решилась выполнить обещания, данные самой себе, не допустить, чтобы ее добрые намерения остались невыполненными. Лили скоро окружила себя орудиями рукоделия, более тяжелыми, чем те, которые употребляла при вышивании туфлей, начатых вслед за отъездом мистера Кросби. Мистрис Дель и Белл хотя в душе и подсмеивалась над ней, но, несмотря на то, работали с ней вместе усердно, по нескольку часов сидели за работой, желая, чтобы дом Кросби не был пуст, когда их милочка займет в нем место хозяйки.

Между тем оказывалось решительно необходимым отвечать на письмо. Она вменяла себе в большое преступление пропустить почтовый день, не отправив письма к Кросби в замок Курси. Сесть за маленький столик, открыть письменные принадлежности и чувствовать, что она должна писать письмо, в котором предстояло высказаться весьма во многом, составляло для Лили беспредельное удовольствие. До этой поры ее переписка была не интересна и слаба по своему содержанию. С матерью и сестрой она почти никогда не разлучалась, подруг хотя и имела, но редко встречала необходимость сноситься с ними по почте. Что особенно интересного, например, могла сообщить она Мэри Имс в Гествик? Когда она писала к Джону Имсу о том, что мама надеется иметь удовольствие видеть его у себя за чайным столом в таком-то часу, это был труд не большой важности, отнявший у нее минуту времени, хотя самая записка и сделалась драгоценным сокровищем для того, кому она была адресована.

Теперь же совсем другое дело. Увидев на бумаге слова: «Неоцененный Адольф», она была изумлена их многозначительностью. Четыре месяца тому назад, она не только не знала, но и вовсе не слышала о нем. А теперь он был для нее и более, и даже ближе, чем сестра или мать! Она припоминала, как подсмеивалась над ним за его мину и называла его пустым франтом в первый день его появления в Малом доме и как в то же время старалась, самым невинным образом, понравиться, когда лондонский гость, совершенный незнакомец, пригласил ее прогуляться. Теперь Кросби более уже не был незнакомцем, напротив, он был самым близким и самым дорогим ее другом.

Лили положила перо, чтобы подумать обо всем этом – конечно, не в первый раз, – и потом быстро схватила его, как бы испугавшись, что почтальон явится перед Малым домом прежде, чем будет кончено, письмо. «Неоцененный Адольф! Не нахожу надобности говорить, до какой степени я восхищена была сегодня утром, когда мне принесли ваше письмо». Я не буду здесь повторять всего письма Лили. Ей нечего было описывать, даже интересного случая, вроде встречи мистера Кросби с мистером Хардином в Барчестере. Она не встречалась с леди Думбелло и не играла дуэта с леди Александриной, о которой, как о подруге, могла бы сказать слово похвалы. Имени Джона Имса она не упоминала, знав, что Джонни Имс не был фаворитом мистера Кросби, да и нечего было говорить о нем, потому что все было уже сказано. Правда, он обещал приехать в Оллингтон, но этот визит еще не состоялся, когда Лили писала к Кросби свое первое любовное письмо. Это было милое, доброе, благородное любовное письмо, полное уверений в неизменной любви и беспредельной вере в его любовь, в нем проглядывал легкий юмор относительно величавых особ в замке Курси, и оно оканчивалось обещанием быть довольной и счастливой, получая постоянно его письма, и жить надеждой на свидание с ним на Рождество.

– Кажется, я не опоздала, мистрис Кромп? – спросила Лили, придя на почту.

– Разумеется, не опоздали, на целых полчаса. Почтальон еще не тронулся с места в пивной лавочке. Опустите письмо в ящик.

– Но вы там его не оставите?

– Оставлю ли я его в ящике! Да разве вы слышали что-нибудь подобное? Если боитесь опустить, то можете взять его с собой, вот и все тут, мисс Лили!

И мистрис Кромп отвернулась к своим занятиям у лоханки. Мистрис Кромп имела нехороший характер, в чем, однако же, ее можно было извинить. По каждому письму, которое приходило по почте, к ней являлись за справками, отнимали у нее время, и за все это, как она часто с глубоким негодованием объясняла своим друзьям, ей давали жалованья «не более двух с половиною пенсов в неделю. Этого мне недостает на башмаки, не говоря о прочем». Так как мистрис Кромп никогда не видали вне ее дома, кроме разве в церкви, и то раз в месяца, то жалобу ее на башмаки едва ли можно назвать основательною.

Лили получила другое письмо и отвечала на него прежде, чем Имс сделал обещанный визит в Оллингтон. Джонни Имс, как нам известно, имел свою корреспонденцию. Он отвечал на письмо мисс Ропер и с того времени страшился двух вещей, в меньшей степени какого-нибудь грозного письма от Амелии и в большей – более грозного визита от этой леди. Ну что, если она в самом деле прилетит в Гествик и перед его матерью и сестрой объявит себя его невестой, что оставалось ему делать тогда? Мисс Ропер, впрочем, не сделала еще этого, мало того, она еще не отвечала на его жестокое послание.

– Надо быть ослом, чтобы бояться ее! – сказал он про себя, идя под тополями гествикской аллеи, тянувшейся по направлению к Оллингтону.

Отправляясь в Оллингтон, в первый раз по приезде из Лондона, он ехал верхом, с блестящими шпорами, в новом платье и перчатках. Тогда он не знал еще о помолвке Лили. Теперь же он довольствовался путешествием, и в то время, как брал шляпу и трость в прихожей дома своей матери, он оставался совершенно равнодушным к своей наружности. Он скоро шел по аллее, под тенью гествикских тополей, по широкой окраине мягкого дерна, окаймлявшего палисады графа Дегеста. «Надо быть ослом, чтобы бояться ее», – размахивая тростью своей по воздуху, ударяя ею то по одному, то по другому дереву, сталкивая камни с дороги, он углубился в размышления о своем положении. «Ничто в мире не принудит меня жениться на ней, – говорил он про себя, – даже если приведут против меня десятки обвинений. Она знает не хуже моего, что я вовсе не думал жениться на ней. Это был обман с начала до конца. Если она приедет сюда, я ей скажу это перед матерью». Но, представив себе внезапное ее прибытие, он сознавался самому себе, что все еще сильно ее боялся. Он сказал ей, что любил ее. Он только это и написал ей. При обвинении он только в этом грехе и должен признаться.

Размышления его постепенно перешли от Амелии Ропер к Лили Дель, но и тут он не видел ничего отрадного в своей перспективе. Он обещал перед отъездом побывать в Оллингтоне – и теперь исполнял свое обещание. Он знал заранее, что в гостиной мистрис Дель будет сидеть молча, с постоянным сознанием, что должен от всех скрывать свою тайну. Ему нельзя свободно говорить в присутствии Лили, он не мог говорить с ней о предмете, занимавшем все его мысли. Если бы он застал ее одну… Но, может статься, тогда положение его было бы еще хуже.

В гостиной не было никого, когда Джонни вошел в нее.

– Они все трое были здесь минуту тому назад, – сказала служанка. – Если вы пойдете в сад, мистер Джон, то наверное найдете их там.

И Джон Имс, нисколько не медля, отправился в сад.

Прежде всего он обошел вокруг сада и никого не встретил. Потом прошел поперек полянки в отдаленный конец сада и там, выступив на небольшую дорожку, проведенную от Большого дома, встретился с Лили.

– Ах, Джон, – сказала она, – как ваше здоровье? Я думаю, вы никого не нашли дома. Мама и Белл в огороде – с Хопкинсом.

– Я исполняю свое обещание, – сказал Имс. – Я сказал, что приду к вам перед отъездом в Лондон.

– Они также будут рады видеть вас, как рада я. Не идти ли и нам в огород? Впрочем, вы, может быть, пришли пешком и устали.