— Пойдем вместе.
Сергий подождал, пока молодой человек подошел к одру, снял шляпу и, преклонив колени, произнес:
— Благослови, отец.
Игумен возложил руку на голову просителя.
— Сын мой, я не видел тебя много дней, — проговорил он, — однако с надеждой, что ты внял моим словам и порвал связи, которые угрожают и спасению твоей души, и незапятнанности моего имени, а еще потому, что я люблю тебя — одному Богу ведомо, как сильно, — и в память о твоей матери, которая была совершенством при жизни и умерла с достоинством, молясь за тебя, прими мое благословение.
Слезы навернулись Сергию на глаза — он был уверен, что эти упреки произвели на сына должное впечатление; ему сделалось жалко того, и он даже пожалел, что стал свидетелем этого покаянного признания, а также горя, которое неизбежно придет следом. Предмет его сострадания отпустил руку отца, деловито ее поцеловал, поднялся и с безразличием произнес:
— Все эти ламентации пора прекратить. Ну почему, отец, ты не в состоянии понять, что мы живем в новой Византии? Что даже Ипподром уже не тот, что раньше, разве что цвет не переменился? Мало я тебе говорил про последнее открытие общественных наук, которое принято ныне всеми за пределами клерикального круга, да и в нем тоже многими: что грех обладает одним целительным свойством?
— Грех — целителен? — воскликнул отец.
— Да. И свойство это — удовольствие.
— О Господи! — вздохнул старик, с безнадежным видом отворачиваясь к стене. — Куда мы катимся?
Вряд ли он услышал прощальные слова блудного сына.
— Если у тебя есть желание говорить со мной, дождись здесь моего возвращения.
Эти слова Сергий произнес, когда они оба вышли из кельи. Шагая по темному коридору, послушник оглянулся и увидел грека у двери; вернувшись с завтраком для игумена в руках, он снова вошел к нему, миновав своего спутника на входе. Подойдя к ложу, Сергий встал на колени и предложил игумену подкрепиться, в этой позе и оставался, пока старец ел. Сергий видел, дряхлое сердце терзает двойная боль: за Церковь, преданную столь многими ее детьми, и за самого себя, покинутого сыном.
— Ах, Сергий, каким было бы для меня утешением, будь ты моя плоть и кровь!
Эти слова вобрали в себя все чувства, проистекавшие из создавшегося положения. Вскоре появился еще один из братии, и Сергий смог уйти.
— Теперь я готов тебя выслушать, — проговорил он, присоединившись к греку у дверей.
— Пройдем в твою келью.
Войдя в келью, Сергий выдвинул на середину единственный стул, который разрешался ему правилами обители.
— Садись, — предложил он.