Вечный странник, или Падение Константинополя

— Я не знаю ни вашего имени, ни места жительства.

— Имя мое Сергий.

— Сергий?

— Да. По иноческому своему положению обретаюсь я в келье монастыря Святого Иакова в Мангане. Я — член этого братства и смиренно молю Бога о ниспослании кротости и благодати. Я сообщил, кто я такой, позволительно ли мне спросить…

Он не закончил. По счастью, она угадала его желание.

— А! — произнесла она. — Те, кто любит меня всем сердцем, называют меня Гюль-Бахар, настоящее же мое имя Лаэль.

— Каким же именем называть вас мне?

— Прощайте, — вымолвила она, оставив вопрос без ответа, равно как и сопровождавший его смущенный взгляд. — Прощайте — княжна пришлет за мной завтра.

Когда паланкин занесли в дом, Сергию показалось, что солнце стремительно скатилось к горизонту, оставив за собой сумеречное небо. Он направил стопы к своей келье, и никогда еще в голове у него не было столько мирских мыслей. Впервые за всю его жизнь в стенах монастырской обители ему показалось тесно и одиноко. Он привык думать, что их озаряет и согревает небесное присутствие, — но теперь над этим нависла угроза. Впрочем, время от времени на место юной княжны, образ которой он уносил с собою, приходили мысли о том, мог ли грек, которого он спас от Нило, действительно быть сыном отца игумена; возвращаясь, воспоминание это влекло за собой сомнения, ибо Сергий понимал, что в случае, если это окажется правдой, а сам грек действительно что-то злоумышляет, он, Сергий, будет втянут во множество интриг. Уснув наконец на подушке из соломы, он увидел во сне, как прогуливается с Гюль-Бахар по саду за дворцом в Терапии, — сон этот был неизбывно прекрасен.

Глава VII

ЕРЕТИЧКА ИЗ ВИЗАНТИИ

Пока почитаемую часовню, расположенную на пути к Влахернскому дворцу, окружали коленопреклоненные священнослужители, а звуки их молитв стенаниями ветра взметались ввысь, к игумену монастыря Святого Иакова явился посланник: он принес приветствие базилевса и просьбу выйти к воротам храма. Праведный муж повиновался и всю ночь, несмотря на возраст и телесную слабость, простоял там в поклоне, благословляя императора и империю, ибо любил обоих; рядом с ним, с факелом в руке, неизменно находился Сергий. За полсуток до того он всем сердцем отдавался служению, и дух его ни на миг не отвлекался от свершавшихся таинств, теперь же — увы непостоянству юности! — мысли его порою блуждали. Округлое белое личико Лаэль вновь в вновь вставало перед ним столь же явственно, словно он снова видел ее в окне паланкина на променаде между Буколеоном и морем. Он тщился отогнать видение, однако, открывая молитвенник, который носил при себе, как и его собратья, и пытаясь занять мысли чтением; встряхивая факел, он словно пытался отгородиться от них клубами смолистого дыма, но вновь видел перед собой дивные, тающие, недосягаемые глаза и чувствовал себя не в силах противостоять их притяжению. Его усилия прогнать их прочь они, похоже, принимали за призыв остаться. Еще никогда не проявлял он при служении подобной небрежности — и никогда небрежность эта не была столь упорной, столь схожей с грехом.

По счастью, ночь кончилась. Рассвет, поначалу робко брезживший над Скутари, набрался сил, заполонил весь восток, превратил факелы, все еще горевшие напротив, возле Влахернского дворца, в палки и чаши, окутанные дымом. Тогда священное воинство дрогнуло, поднялось и беззвучно, стремительно возвратилось в город; базилевс же закончил свое одинокое бдение в часовне и — безусловно, просветленный духом — отправился на ложе в одном из раззолоченных покоев в башне Исаака.

Игумен монастыря Святого Иакова, чью слабую плоть изнурило всенощное бдение, не говоря уж об опустошении духа, отправился домой в паланкине. Сергий не бросил его до конца. У ворот монастыря он подошел под благословение.

— Не уходи, сын мой, останься ненадолго. Мне утешительно твое присутствие.

Сергий послушался. На самом деле ему хотелось поспешить в Терапию, однако, вновь изгнав из мыслей лицо юной княжны, он помог старику выбраться из паланкина, войти в покрытые темными пятнами ворота и проследовать длинными коридорами до его покоев, голых и неприютных, будто у смиреннейшего неофита. Сергий помог наставнику снять облачения и со всей мыслимой заботой уложил его, изнуренного телом, на узкую койку, служившую ему ложем, а уж после этого получил благословение.

— Добрый ты сын, Сергий, — проговорил игумен, слегка приободрившись. — Ты укрепляешь мой дух. Я чувствую, что ты всецело предан Учителю и Его вере, — более того, ты обликом так похож на Учителя: когда ты рядом, мне кажется, что это Он печется обо мне. Ты свободен. Благословляю тебя.

Сергий опустился на колени, ощутил дрожащие руки у себя на голове и поцеловал их с безграничным почтением.

— Отец, — проговорил он, — прошу разрешения отлучиться на несколько дней.

— Куда?