Вечный странник, или Падение Константинополя

Глава IX

ЗАСТУПНИЧЕСТВО ПАНАГИИ

Мы описали начало осады Византия войском Магомета с подробностями, представляющими серьезную опасность, — опасностью, разумеется, грозят суждения критиков. Мы расставили дозорных по стенам, а напротив, в траншею, протянувшуюся со стороны суши вдоль всех городских стен, поместили бойцов противника. Мы выдвинули на позиции пушки Магомета и продемонстрировали их мощь, с полной несомненностью показав, что рано или поздно в стене будет пробита брешь. Мы обрисовали, какой урон нанес огонь пушек, причем не только стенам у ворот, основной цели осаждающих, но и мирным жителям, женщинам и детям, которые в ужасе ищут укрытия в подвалах, склепах и других подземельях. Мы тщательно собрали вместе и разделили на группы тех наших персонажей, которым удалось дожить до этих нелегких времен, читатель знает, где они находятся, на чьей сражаются стороне, каковы взаимоотношения между ними и нынешние их жизненные обстоятельства. Одним словом, читателю ведомо, что судьбы их предначертаны, и ныне мы просим у него нижайшего дозволения перейти к рассказу о повседневной жизни во время осады, а там поспешить к финалу. Даже битвы в пересказе могут выглядеть нудно.

Отметим, что султан подчинился указанию индийского князя. Он распределил пушки вдоль стен, расставив их напротив нескольких городских ворот. Чтобы обеспечить себе контроль над гаванью, он, говоря современным языком, дислоцировал батарею на холме рядом с Галатой, а потом, под покровом ночи, перевел часть своего флота, включая и несколько самых крупных судов, от Бешикташа на Босфоре, мимо высот и долин Перы, на расстояние около двух лиг и поставил их на якорь в Золотом Роге. Константин атаковал их. Рейд возглавлял Джустиниани, однако он был отбит. Судно кондотьера было потоплено каменным ядром, и сам он едва спасся. Многие из его боевых товарищей утонули, а тех, кто попал в плен, безжалостно повесили. После этого Магомет велел доставить огромные глиняные сосуды — такие часто встречаются на Востоке — и, плотно их закупорив, проложил по ним мост к единственной стене, защищавшей гавань спереди. На дальнем конце этой необычной переправы он поставил большую пушку; ее огонь оказался настолько разрушительным, что к мосту и батарее пришлось отправить брандеры. Однако генуэзцы из Галаты оказались предателями, и план провалился. Пойманных пленников вздернули на виселицу в виду у греков, в ответ Константин водрузил на стены головы ста шестидесяти турок.

На подходах с суши Магомету везло не меньше. Прокладку зигзагообразной траншеи закончили, через ров навели переправу — предпринимались попытки преодолеть стены.

Никто не вел счета жизням, принесенным в жертву по ходу этих операций, — их было множество. Трупы оставляли валяться на подходном пути, проложенном столь высокой ценой. День за днем башни Святого Романа и Багдадская разрушались все сильнее. Огромные куски стен падали в ров и использовались как перелазы. День за днем противники непрерывно обстреливали друг друга пулями, болтами, камнями и стрелами. Вопли на разных языках, бой барабанов и рев рогов часто не смолкали до глубокой ночи.

Греки держались отважно. Старый Иоганн Грант поливал врага своим негасимым огнем. Константин, по виду неизменно бодрый и бесстрашный, наведывался на стены; по ночам он помогал Джустиниани руководить ускоренным ремонтом укреплений. Наконец припасы осажденных начали истощаться. Провизии оставалось мало, а недостаток пороха грозил поразить немотой кулеврины и аркебузы. Тогда император стал делить свое время между укреплениями и Святой Софией — между своим долгом военачальника и молитвой, какая подобает богобоязненному христианину. Было отмечено, что службы, которые он посещал в древнем храме, проводились по католическому канону, из-за чего недовольные в монастырях впадали во все большую угрюмость и отказывались утишить скорбь умирающих своим присутствием. Геннадий взял на себя функции отсутствующего патриарха и по влиятельности сравнялся с любым пророком. Могущественное братство Святого Иакова, состоявшее из крепких телом вельмож и аристократов — место им было среди бойцов у ворот, — считало императора едва ли не вероотступником. Нотарас и Джустиниани часто ссорились, и те же распри возникали и среди их сподвижников.

Примерно к тому времени, когда в гавань будто бы с неба свалились турецкие корабли, запасы пороха почти полностью истощились, а городу грозил голод, пришла весть о появлении на водах Мраморного моря пяти галер. Почти тогда же турецкий флот явно приготовился к боевым действиям. Голодные горожане сгрудились на стенах между Семью Башнями и мысом Сераль. Император стремительно поскакал туда же, а Магомет лично выдвинулся на берег моря. На глазах у обоих разыгралось морское сражение. Христианская флотилия пробилась в Золотой Рог и победоносно миновала охранявшую его цепь. Она доставила зерно и порох. Это подкрепление было воспринято как дар самого Провидения, боевые действия возобновились с новым пылом. Визирь Халиль убеждал Магомета снять осаду.

— Как, отступить сейчас? Когда ворота Святого Романа разбиты, а ров засыпан? — в гневе вскричал султан. — Ну нет, прежде я отдам свои кости Эюбу, а свою душу — Иблису. Аллах послал меня сюда на завоевание.

В его окружении кто-то приписал его твердость религиозному рвению, кто-то — честолюбию; никто и заподозрить не мог, какую важную роль сыграл в этом решении договор с графом Корти.

Несмываемым позором покрыла себя христианская Европа за то, что приход пяти галер и достигнутая ими победа стали единственными знаками поддержки героическому императору.

Тем не менее неравная борьба продолжалась, и с каждым закатом солнца надежды Магомета расцветали все ярче. Он то и дело оглаживал и целовал меч Соломона, клялся на нем, сообщая свойства стали и своему духу; что же до осажденных, на их стороне были лишь неудачи, предательства, выжидание и тяжкий труд, неравенство сил, скудость вооружения, владычество смерти и равнодушие остального христианского мира — медленно, но верно подступало отчаяние.

Тянулись недели. Апрель миновал, наступило двадцать третье мая. Двадцать девятого — через шесть дней — звезды, как было сказано выше, советовали начинать штурм.

Подступала полночь этого дня. Между небом и осажденным городом висела плотная пелена туч. Время от времени из них проливался несильный дождь, капли летели перпендикулярно к земле, ибо стояло безветрие. Мир был окутан покровом тьмы, вот только на семи холмах древней столицы тьма эта казалась плотной вдвойне. Тьма, безмолвие и пустота — они уже вступили в ворота без всякого дозволения, завладели улицами и домами; лишь изредка одинокая фигура стремительно огибала угол, замирала, вслушиваясь, двигалась дальше и исчезала, будто бы за нею внезапно опускался занавес. Безлюдность — дело обычное. Безмолвие ужасает. Где жители?

В поисках друг друга друзья обходили подвалы. В качестве укрытий использовались подполы и аркады, склепы под церквями и подземелья под дворцами богачей — глубокие, сырые, покрытые плесенью, пропитанные запахом гнили — здесь и скрывались семьи. Во многих частях города вся жизнь переместилась под землю. Всякое общение — ибо ему в таких обстоятельствах могут предаваться только крысы и рептилии — прекратилось уже довольно давно. Однако любовь не умирает — благодарение вам, Небеса, за это божественное чувство! — но лишь принимает новые формы обличья; она проявляется в слезах, а не в смехе, она прекращает петь и лишь стенает в те моменты, когда матери не стоят на коленях в молитве, а сидят сгорбившись, прижимают к себе детишек и вслушиваются, бледные от страха и недоедания. Вслушиваться вошло у всех в привычку, и происхождение ее можно объяснить тем, как даже при свете дня вздрагивают и вскрикивают эти несчастные, заслышав грохот пушек Магомета.

В этот самый час двадцать третьего мая из правила, согласно которому тьма, безмолвие и пустота заполонили дома и улицы, наблюдалось два примечательных исключения.

По нескольким улицам, наиболее подходящим для этой цели, между воротами Святого Петра у гавани и воротами Святого Романа и Адрианопольскими, был проложен путь для перемещения крупных грузов; путь был далеко не самый короткий, однако это искупалось прочностью покрытия, шириной дороги и отсутствием резких спусков. На одном из поворотов этого весьма петлистого пути виден тусклый свет шипящего факела — его держит чья-то рука. С обеих сторон от него стоят заброшенные дома, а на самой дороге — две длинные шеренги мужчин, которые согласными усилиями тянут что-то очень громоздкое. Никакого шума. Работа тяжела, все трудятся на совесть. У некоторых на головах — круглые стальные шлемы, но по большей части это гражданские, между которыми тут и там попадаются монахи, судя по католическому кресту у пояса — азимиты. Тут и там свет отражается от обнаженного торса, покрытого каплями пота. Вдоль шеренг взад-вперед скачет всадник. Он тоже работает на совесть. Что-то негромко говорит, когда возникает надобность остановиться и дать указания, однако лицо его, видное порой во вспышках света, серьезно и напряжено. Шеренги продвигаются медленно, время от времени и вовсе встают. Если остановка затягивается, всадник перемещается в хвост процессии и оказывается у черного киля галеры, которую катят на катках. Остановки нужны для того, чтобы переместить катки вперед. Покончив с этим, он восклицает: «Готовсь!» Тогда все хватаются за канат, и при словах «Вперед, во имя Христа!» следует мощный рывок, а судно подвигается вперед.

В эти последние дни осады двое участников обороны были сильнее других обескуражены безнадежностью ситуации: император и граф Корти.

Понять причины терзаний первого не составляет труда. Он слишком отчетливо понимал безнадежное положение своей империи: как ворота Святого Романа день ото дня теряют свою прочность, так и остатки его государства и власти теряют свою. А смотреть на их разрушение было все равно что насильственно присутствовать при собственной смерти.

Что же до графа Корти, то чем сильнее делалась опасность, тем больше возрастало его рвение. Казалось, он присутствует повсюду — и на обломках башен, и во рве, и при закладке мин, — причем безрассудство его усиливалось день ото дня. Его подвиги с мечом и луком поражали его товарищей. Для соперника он превратился в ужас в человеческом облике. Он был неустанен. Никто не знал, когда он спит. Его замечали, и с уст срывался один и тот же вопрос: что движет этим человеком? Он чужак, это не его дом, у него здесь нет родни — к чему он стремится? Некоторые называли в ответ христианское рвение, другие — привычку к войне, третьи говорили, что ему по какой-то причине опротивела жизнь; были и такие — сами по натуре корыстные, — кто полагал, что император посулил ему богатую награду, о ней он и печется. Но как в лагере осаждающих никому была не ведома истинная причина несгибаемости Магомета, так и здесь не находилось объяснения тому, почему Корти нет и не может быть равных в дерзости и выносливости.