Они достигли лестницы, которая вела вверх на стену неподалеку от Золотых ворот. Шум нового боя, вопли и рев несчетного числа мужских голосов в пылу и ярости битвы, не говоря уже о вещественных приметах боя — стрелах, болтах и камнях, которые пролетали мимо и дождем сыпались вниз, — в обычном случае рассеяли бы женщин, но сейчас они были под защитой, им предводительствовала Матерь Божья, и испугаться — значило усомниться в ее покровительстве. Кроме того, княжна Ирина была непреклонна. Она шла в такт песнопениям, и остальные черпали силы в ее вере.
У подножия стены певчие расступились, пропуская вперед Панагию. Вот сейчас чудо и свершится! Какую оно примет форму? Возможно, отверзнутся двери и окна небес и оттуда прольется огненный дождь, возможно, воинственные ангелы, пребывающие у престола Отца, явятся с сияющими мечами, а может, произойдет явление Матери и Сына. Или не пощадили они аварского кагана, обратившегося в христианство? Какую бы форму ни приняло чудо, негоже вставать между Панагией и врагом.
Святой отец, державший хоругвь в руках, был исполнен того же доверия, что и женщины, он твердым шагом всходил по ступеням. Крепче прежнего сжав в руках белые ленты, княжна двигалась рядом. Богоматерь с Сыном поднимали все выше и выше. И вот белая хоругвь достигла верха стены — сперва ее увидели воины-греки и, не сходя со своих мест, пали ниц, а потом и мусульмане. И они — о чудо, истинное чудо! — замерли. Лучник, натягивавший тетиву, пращеметатель с пращой в руке, аркебузир, державший в руке запал, силач, крутивший ворот мангонели, — все они остановились, словно их удерживала незримая рука: можно было подумать, что они обратились в каменные столпы и стояли недвижно, устремив глаза на белое видение. До них долетело троекратное «Кирие элейсон», а потом троекратное же «Христа элейсон», произнесенные женскими голосами, звенящими от волнения.
Хоругвь двинулась по стене — не поспешно, будто гонимая страхом, но медленно, развернутая образом к врагу; рядом с ней, держа в руках ленты, шла княжна, следом — не умолкавший хор, а сзади — длинная процессия женщин в победоносно-молитвенном экстазе; ибо еще до того, как они поднялись на стену, войско, стоявшее у края рва, а также и те, кто находился дальше, вернее, те, кого смерть и раны не пригвоздили к месту, начали отступать на исходные рубежи. И не только это — остановка боя протянулась от Золотых ворот и дальше, по всему фронту от моря до Влахерна, от Влахерна до Акрополя.
Итак, еще до явления образа на стенах, еще до того, как восторженная процессия запела «Кирие элейсон», турки отошли от передового рубежа, а рассказ об удивительном происшествии полетел по всему городу — по подвалам и склепам, погребам и темным проходам; никто не мог его ни подтвердить, ни объяснить — чудо приняли за данность, и на улицы стремительно начала возвращаться прежняя жизнь. Даже самые робкие воодушевились и принялись славить Господа и Панагию Влахернскую.
Тут и там появлялись монахи, легконогие и беспечные; благодушно поигрывая крестами на концах своих четок из отполированных роговых бусин размером с грецкий орех, они разглагольствовали:
— Опасность миновала. Видите, что значит крепость в вере? Если бы мы доверились азимитам — хоть их римскому кардиналу, хоть императору-отступнику, уже совсем скоро, может, даже завтра, с купола Святой Софии кричал бы муэдзин, призывая к молитве. Благословенна будь Панагия! Сегодня мы уснем спокойно, а завтра… завтра изгоним наемников с их латинской речью!
Впрочем, от Сотворения мира и до его конца всегда будут существовать скептики, ведь все люди — разные. Константин и Джустиниани не сложили оружия, не впали в беззаботность. Проявляя непатриотичное маловерие, они продолжали нести дозор за развалинами башни Святого Романа, а также проследили, чтобы работы по установке корпуса галеры вместо новой стены и по его укреплению с помощью нового рва, чрезвычайно широкого и глубокого, были продолжены.
Они поступили мудро, поскольку около четырех часов пополудни на площадке рядом с чудовищной пушкой заревели рога и пять герольдов, в туниках, не гнущихся из-за богатой золотой вышивки, и в таких же шароварах — поражающие великолепием, в шарообразных чалмах, каждый с горном из сияющего серебра, зашагали к воротам, предводительствуемые величественного вида невооруженным вельможей.
Время от времени герольды останавливались и трубили снова. Константин, узнав посланца, отправил Джустиниани и графа Корти встретить его за рвом — они вернулись с официальным требованием султана сдать город. Тон послания был грозным и непререкаемым. В ответ император предложил уплатить выкуп. Магомет предложение отклонил и объявил о начале штурма.
Войско отступило при виде Панагии на стенах, подчинившись приказу Магомета. Его прихоть была вызвана любовью — он не хотел, чтобы княжна Ирина пострадала.
Глава X
НОЧЬ ПЕРЕД ШТУРМОМ
Артиллерия Магомета действовала успешно, хотя на других участках и в меньшей степени, чем у ворот Святого Романа. Итальянец Джеромо и генуэзец Леонардо де Лангаско, командовавшие обороной Влахернского порта, не смогли уберечь Ксилопорту, или Деревянные ворота, гавани от ущерба: под ударами корабельных орудий они рассыпались в прах, будто расплющенный шлем.
На зеленые холмы Эюба перед воротами Калигария их защитники, Иоганн Грант и Теодор Каристос, смотрели сквозь щели и пробоины, и у них щемило сердце. Братья Бокьярди, Паоло и Антонин, с теми же чувствами обороняли Адрианопольские ворота. Что же касается Селимбрийских ворот, Теофил Палеолог не спустил на них флаг империи, однако передние фасады башен уже обрушились в ров и теперь служили интересам врага. Венецианец Контарино, находившийся на крыше Золотых ворот, был теперь отделен от стены, тянувшейся к югу к Селимбрии, проломом, по которому легко могла проехать колесница. Габриэль Тревизан с его четырьмя сотнями храбрых венецианцев твердо держал оборону стены порта от Акрополя до ворот Святого Петра. По неумелости или измене дуки Нотараса христиане лишились дальней части Золотого Рога. Между Семью Башнями и Галатой османский флот захватил стену, выходившую на Мраморное море, как сеть с мелкими ячейками захватывает часть водного пространства. Одним словом, час штурма настал, и с двадцать четвертого мая до вечера двадцать восьмого Магомет тщательно к нему готовился.
Текущие наступательные действия он свел к бомбардировке, которая разве что удерживала осажденных от систематических ремонтных работ. Грохот пушек звучал совсем редко. Однако именно в этот период сполна проявилась деятельная натура султана. До этого момента его приказы командирам на передовой доставляли вестовые, теперь он требовал, чтобы они являлись лично; можно себе вообразить, какое живописное ориентальное зрелище являл с рассвета до заката его шатер. Такое множество мусульманских и немусульманских вельмож, пашей, беев, комендантов замков, шейхов, командиров отрядов, не имеющих титула; такое разнообразие нарядов, оружия и странных девизов; такой лес длинных древков, увенчанных рыжими конскими хвостами; такое скопление гарцующих жеребцов; такая толпа горнистов и герольдов — редко кому доводилось увидеть подобное ранее, если доводилось вообще. Казалось, что весь Восток, от Евфрата и Красного моря до Каспия, и весь Запад до самых Железных врат на Дунае явились сюда в воинском облачении. Однако по большей части эти львиноликие отборные представители своих племен держались отдельными группами и смотрели друг на друга искоса — их раздирали распри и взаимная зависть. Впрочем, у них были все основания вести себя сдержанно: вокруг находилось пятнадцать тысяч бдительных, вооруженных до зубов янычар — цвет султанова войска, о котором древний хронист сказал, что каждый из них великанской стати и наделен мощью десяти обычных мужчин.
Все эти четыре дня лишь один человек неотлучно находился за спиной у Магомета: его конфидент и советник, причем, отметим, то был не Халиль, не Саганос и не мулла Курани — и даже не дервиш Акшем-Седдин.
— Повелитель, — заявил индийский князь, когда султан решил призвать своих вассалов-вождей на личную беседу, — людям нравится великолепие; умные любят услаждать чужой взор; вызвать восхищение простолюдинов — это способ заявить о своем превосходстве, не ранив при этом собственное тщеславие. У меня на родине раджи с большой сноровкой используют эту философию. А поскольку им часто приходится держать совет со своими приближенными, то в шатер или залу, где проходит церемония, они приносят все свои ценнейшие богатства. Возможно, повелитель захочет последовать их примеру.
И вот, когда вожди вступили в шатер Магомета, оказалось, что он изысканно украшен изнутри, а бить поклоны им пришлось у подножия трона. Впрочем, согласившись на предложение князя, султан выговорил себе одно условие:
— Они должны принять меня за воина, а не политика или дипломата: например, не должны подумать, что наносить удары я способен лишь языком или пером. Ты слушаешь меня, князь?
ebooksa