Каратель

– Слушай. Сделай, чтоб эти двое в конце оказались. Они против фуры не должны попасть, третьим и четвертым от меня. Там самая жопа будет. Ставь в конец самый, я их сам проинструктирую. А че да зачем – потом разотру. Ладно, все, народ идет.

На рубеже Серега разложил своих по гребню, слово в слово оттарабанив каждому его задачу. Ахмет, словно случайно выдернув из толпы намеченных к сохранению мужиков, пошел устраивать закладку.

– Вот, смотри, Евтей, Сытый. Берете вот фанерку и вырезаете верхний слой снега, где его ветром уплотнило, но подальше, где с дороги не видать. Вниз никто не лезет, чтоб ни одного следа, поняли?

– Понятно. Слышь, Ахмет, а не до хуя взрывчатки-то? Не сдует нас?

– Сколь надо. Первым БМП ихняя пойдет, ее по-любому гасить надо. Если в строю останется, пиздец нам безо всяких – у нее пушка автоматическая, то ли двадцать, то ли двадцать пять миллиметров. Окажется наводчик не полный идиот, одна нормальная очередь – и с гребня только каша потечет.

– Оба-на… Тогда постарайся уж, товарищ сапер.

– Ничо-о-о… Хорошо хоть не наша. Она, парни, алюминиевая, прикиньте? Правда, лист стальной есть на днище, но все же как-то легче на душе, люминий не чугуний… Все, все! Хорош пиздеть, давайте уже двигайтесь!

Старый прошел на средину гладкой снежной целины и какое-то время стоял, глядя в сторону, откуда должна была появиться колонна, потом повернулся и какое-то время разглядывал противоположную сторону дороги.

«Смотрит, где БМП пройдет… – догадался Серега. – …Как он определяет, где? Или… так, наобум? Не может быть. Или как раз и может? Бля, хоть бы он не наебался…»

Постояв, Старый решился, достал из-за пазухи точно такую же фанерку, какие раздал пацанам, и начал аккуратно вырезать из слежанного снега грубые рассыпающиеся кирпичи.

Серега разложил людей, стоя над душой, пока каждый не прихватил ствол к деревцу[79] и не накрутил на голову косынку из ветхой простыни. Сытый с Евтеем еще лазали под гребнем, таская Старому куски наста. Старый, закончив с закладкой, мостил оставленную борозду, придавая уложенным кускам форму естественных заструг вороньим крылышком, разбивая все равно заметную полосу кустами, срезанными целиком.

…Блин, все равно, видно же, оценил качество маскировки Серега. Или, может, только отсюда так? Хотя, наверно, засыпет, за час-то… Эх, хоть бы чуть посильнее пошел… Ладно, здесь вроде все; пулеметчики теперь…

– Смотрите, мужики, пока эти не повыскакивают, никакого кипиша. Они должны вылезти под насыпь, все. Как вылезут – давайте. Дружно, чтоб охуели. Чтоб ни одна сука башки не подняла. И это, с середки, чтоб перелет-недолет зря не пропадал. По технике – ни-ни, только по живой силе. Техника наша. За сектора не вылазить, ясно?

Пулеметчики кивнули. В повадке взрослых, битых на все стороны мужиков не было и следа недоверия к словам, по сути, пацана, все военные подвиги которого сводились к бегству после краж разной степени удачливости; и неумело запоротому в подвалах бывшего «Дома одежды» сверстнику, точно так же пытавшемуся наладить жизнь после зачистки.

– Твари, сука. Ублюдки косоглазые. Слышь, Томас, как Командир с ними справлялся-то? Ведь как шелковые ходили.

– Не знаю… Сам думмаю, Иггорь. Эх, жаль, Иванова убили, ты замечал, он с ними нормально управлялся. А ведь без году неделя служил.

– Томас, надо их контракты повнимательней посмотреть. Где-то там собака порылась, жопой чую. Кстати, слышь? Че-то у меня как-то на душе хуево.

– Из-за этой сукки?

– Наверно… Хотя вроде нормально получилось, а? Соточка – опаньки, упала. И выкатываем всего пятнадцать процентов.

– Сто тесятть. Я смету на сто тесятть отправил, – приглушив голос и зажав микрофон, улыбнулся эстонец. – Премия за моральный вретт. Пятерку – кураторам, пятерку попилим… Э! Кутта это он! – Эстонец ткнул пальцем за ухо и заорал в гарнитуру: