Шумерский лугаль

— Я согласен, но только со следующего года, — сказал Гильгамеш. — В этом году собрать второй урожай не получится из-за осады. Нам самим не хватит.

— Хорошо, пусть будет со следующего года, — не стал давить энси Ура, после чего обратился ко мне: — Мы сможем помочь нашим младшим братьям из Урука?

— Конечно, — подтвердил я, поняв, насколько важно Месаннепадде подчинить Урук и стать самым сильным владыкой в Южном Шумере. — Наша армия в хорошем состоянии и горит желанием отомстить врагам за то зло, что они причинили нам.

— Я сам поведу войско, — решил энси Ура.

Видимо, понял, что если поведу я и выиграю сражение, то стану слишком знаменитым и влиятельным. Если же проиграем, то виноват буду я.

— Хорошо, — произнес я, хотя ничего хорошего в этом не видел. — С твоего разрешения я буду командовать передовым отрядом, который выйдет раньше и разведает ситуацию, выберет лучшее место для нападения на осаждающих Урук.

— Возьми столько людей, сколько тебе потребуется, — разрешил Месаннепадда.

24

Этот канал шире остальных, метров тридцать. Зачем нужен именно такой широкий — никто из моих воинов объяснить не смог. Посоветовали спросить у урукцев, которые его вырыли. Возле обоих берегов полосой шириной в полметра растет тростник. Его не выводят потому, что укрепляет берега, не дает им быстро размываться. На суше рядом с каналом растут высокие и широкие ивы и густые кусты. Если забраться в середину этих зарослей, то кажется, что находишься намного севернее, на юге России, пока еще не образовавшейся. Хотя наверняка там уже кто-то живет. Интересно, как сейчас называют себя обитатели Донецкого кряжа или Среднерусской возвышенности? Ладно, мне сейчас не до них. Я лежу в кустах, у самого края их, наблюдаю за вражеским лагерем, который примерно в километре от канала. Осада Урука продолжается уже четвертую неделю. Осаждающие устали и разуверились в победе, но не уходят, чтобы не потерять лицо. Если уйдут ни с чем, Киш и Мари перестанут принимать всерьез. Так что это типичный случай «уйти нельзя остаться». Ждут подсказки судьбы, чтобы поставить в этой фразе запятую в нужном месте.

Ближе к нам солдаты из Киша. Они заняли позиции на берегу Евфрата выше и ниже города. Солдаты из Мари предпочитают держаться подальше от воды. Как и положено потомкам кочевников, в большинстве своем плавать не умеют и реки, озера и каналы не любят. Кажется, что вражеский лагерь впал в спячку. Ближе к городским стенам еще маячат часовые в тени под навесами из тростника, а дальше все возлежат в тени, созданной с помощью самых разных подручных средств. Метрах в десяти от берега Евфрата сооружена длинная хижина из тростника. Наверное, в ней проживает Агга, новый энси Киша, старший сын убитого мной Мебарагеси. Это его первое самостоятельное руководство армией. Может быть, поэтому и не хочет снимать осаду. В случае поражение его могут и не впустить в город, избрав другого правителя. Шумеры предельно рациональны, содержат только тех, кто им нужен. Впрочем, такими же будут и другие народы до тех пор, пока не станут цивилизованными. Первый признак цивилизованности — подчинение трусливым ничтожествам и подонкам.

На ближней ко мне угловой башне города зажигают костер, небольшой, но испускающий черный густой дым. Наверное, добавили в тростник твердые куски битума. Дым поднимается почти вертикально вверх вместе с нагретым солнцем воздухом, постепенно рассеиваясь. Я наблюдаю за ним минут пять, после чего перевожу взгляд на вражеский лагерь.

Из хижины вышел человек в высоком шлеме-шишаке из кожи, натянутой на каркас из бронзы, скорее всего. Такие шлемы носят командиры. У солдатского шлема кожа натянута на каркас из прутьев или это просто высокая шапка, набитая овечьей шерстью, которая смягчит удар. Человек останавливается перед низкими шалашами, что-то говорит. Из укрытий выползают несколько солдат и налегке, без оружия, идут в нашу сторону. Наверное, за тростником для костров или других нужд. Из тростника здесь делают всё, начиная от циновок и заканчивая музыкальными инструментами — дудочками — и речными судами. Одно такое плавсредство, связанное из пучков тростника моими солдатами за пару часов, ждет меня у берега. Оно длиной метра три и шириной полтора. Оба конца загнуты вверх. Возле каждого кемарит по солдату с шестом.

— Подъем! — командую я, спускаясь к воде.

Оба солдата вскакивают и, как только я ступаю на это тростниковое убожество, перемещают его к противоположному берегу, упираясь шестами в илистое дно канала. Там нас поджидает еще четверо моих подчиненных. Я схожу на берег, и они вшестером поднимают тростниковую лодку, с которой течет вода, быстро уносят в кусты, где поджидают еще четверо солдат и их десятник.

— К каналу идут вражеские солдаты, спрячьтесь, — приказываю я десятнику. — Я уезжаю, а вы продолжайте наблюдение. Если вдруг вас заметят, в бой не вступайте, убегайте на север и только потом идите в наш лагерь.

— Будет сделано! — бодро произносит десятник, мужчина лет сорока с отсеченным левым ухом, от которого осталась только нижняя часть с мочкой.

Я пересекаю заросли, выхожу на поле. Там, в тени от ив, меня ждет повозка, запряженная четверкой малорослых диких лошадей. Я отвязываю вожжи от дерева, поднимаюсь в кузов. Оси у повозки неподвижные, поэтому для поворота надо делать большую дугу. Сплошные колеса приминают сухие, полегшие стебли ячменя со срезанными колосьями. Дикие лошади на ходу скубут их, пока ударами длинного кожаного кнута не разгоняю так, что им становится не до еды. Спидометра у меня нет, точно сказать не могу, но примерно с такой скоростью я гонял на велосипеде. Поля здесь большие. Обычно близко к городу находится собственность энси, его родственников, верховных жрецов и очень богатых горожан. Беднота владеет маленькими полями, которые далеко, у некоторых километрах в пятнадцати от города и Евфрата. На каждом углу поля стоит каменный столб или стела с высеченным на нем именем владельца. Разделяют поля каналы шириной от сантиметров двадцати до метра. Через них обязательно перекинут короткий широкий мостик, изготовленный из пучков тростника, обмазанных глиной, смешанной с битумом. Меня заверили, что такой мостик выдерживает даже груженую повозку. В Уре большую часть полей составляют ячменные, а, как мне сказали, чем севернее, тем чаще появляется полба. Еще сеют много кунжута, из которого давят масло. Сорго — в небольших количествах, а просо не видел ни разу, хотя климат для него подходящий. Рядом с каналами, где легче поливать, сажали лук, чеснок, репу, огурцы, горчицу, тмин, кинзу… Второе место после зерновых занимают финиковые рощи, изрядно прореженные осаждающими. Есть и сады с яблонями, грушами, сливами, гранатами, инжиром, но небольшие, наверное, только для ублажения знати.

До лагеря армии Ура ехать пришлось минут двадцать. Она прибыла только вчера к вечеру и расположилась в километре от Евфрата, чтобы с берега не была видна. Вроде бы враг еще не знает о нашем прибытии. В мирное время утаить такое количество людей было бы невозможно, но сейчас мало кто шляется в этих местах по суше, а всех, плывущих вверх по течению, задерживают по моему приказу. Месаннепадда сидит на пеньке от финиковой пальмы под большим навесом из грубой шерстяной ткани, натянутым между двумя молодыми деревьями и двумя воткнутыми в землю шестами. Рядом с ним прямо на земле устроились сыновья, Гильгамеш и командиры «батальонов». Они утоляют жажду ячменным пивом, которое из бурдюка наливает в бронзовые кубки раб лет двенадцати.

Мальчик — шумер, отданный в рабство отцом, арендатором земельного надела у энси, чтобы погасить долг. Отец имеет право отдать своих детей в рабство, но всего на три года. Впрочем, по окончанию этого срока может отдать еще на три, пока сын не достигнет пятнадцати лет и тогда сможет сам решать, подчиняться отцу или нет. Обычно подчиняются, потому что иначе придется уйти из семьи и влачить то же рабское существование, если не удастся попасть в дружину энси. Да и за неуважение родителей здесь побивают камнями.

Мальчик-раб достает из кожаного мешка еще один бронзовый кубок, на боках которого копейщики поражают львов. Хищники изображены маленькими, из-за чего кажется, что воины побивают домашних кошек. Наполнив кубок пивом, подает мне. Напиток выдохся и впитал взамен запах кожи. Одна радость — это жидкость, которая утоляет жажду.